– Какие же трусы эти половцы! – пробормотал хазар.
– Может быть, – сухо откликнулся Иванушка, поворачиваясь к лагерю. – А моего бедного Щека они все-таки убили, – печально прибавил он.
Воистину, так и было. Юноша поглядел на крепкого старого крестьянина, лежащего неподвижно в луже крови, черным пятном растекающейся по залитой лунным светом траве.
Но ни тогда, ни позднее он так и не понял, почему Иван отпустил последнего половца. Да и Иван умолчал о том, кто был этот нападавший.
На главные силы половецкого войска они вышли несколько дней спустя. Те выстроились у реки. Иванушка и Владимир окинули взором длинную, темную, грозную линию. Половцы выстроили свои полки разумно, расположив на небольшом склоне, а это давало им некоторое преимущество. Справа двумя огромными кругами они поставили повозки и легкие колесницы, на которых в случае необходимости могли отступить.
Это было самое большое войско, которое когда-либо доводилось видеть Иванушке, шеренга за шеренгой конных воинов: облаченные в кожаные или легкие стальные доспехи, вооруженные копьями и луками, они могли нестись в атаку, бросаться на врага и лететь по степи, подобно соколам.
– Среди них я могу насчитать не менее двадцати князей, – заметил Владимир, хорошо знавший половцев.
– А Боняк?
Боняк Шелудивый считался самым ужасным, самым безжалостным врагом.
– Да как же без него! – весело откликнулся Мономах.
Войска безмолвно стояли друг против друга.
Именно тогда Иванушка что-то заметил. Происходила это перемена постепенно, неуловимо, так что даже зоркий Мономах поначалу не различил ее.
Ветер стал меняться.
Он протянул руку, дотронувшись до рукава великого князя, и кивнул, глядя на колышущиеся травы:
– Смотри.
Мономах проследил взглядом, на что указывает Иванушка.
– Ну, Богу слава.
Ветер понесет их стрелы на вражий стан. Сам Господь велит им наказать поганых.
Битва, разыгравшаяся в тот день, запечатлелась в памяти людей русских.
«Стрелы наши плыли по ветру, – поведал потом Иванушка Эмме, – они парили в воздухе, точно ласточки». Войско половцев ожидало полное истребление, ведь Мономах, хотя и способный к великодушию в мирное время, на поле брани не знал жалости. Его презрение к половцам, которых часто обвинял он в нарушении клятв, не имело границ. Ни один половец, попавшийся ему под руку, не мог рассчитывать даже на тень милосердия. «Они на какие только уловки ни шли, – рассказывал впоследствии Иванушка об этом дне. – Они даже притворно обратились в бегство. Но мы стояли насмерть и в конце концов прижали их к реке». Русские разбили половцев наголову.
Однако об одном событии, случившемся в этот день, Иванушка никому не говорил. Оно произошло незадолго до окончания боя, и свидетелей ему не нашлось.
Во время битвы он почти не вспоминал о брате – не до того ему было. Однако внезапно, покосившись налево, он увидел одинокого русского боярина, окруженного троими половцами, которые раз за разом рубили его кривыми мечами, и тотчас же узнал Святополка.
Не задумываясь, пришпорил он коня и, оставив сыновей, поскакал на помощь брату. Половцы успели оттеснить Святополка к реке, и его скакун уже судорожно впивался задними ногами в осыпающуюся прибрежную землю. Поравнявшись с ними, Иван храбро бросился вперед, выбив из седла одного из нападавших. Но один из половцев мечом ударил коня Святополка по носу, тот встал на дыбы, и Святополк упал в бурлящую воду под отвесным берегом, с высоты примерно полутора саженей.
Иванушка нанес удар одному из половцев сзади, убив на месте; еще один обратился в бегство. Однако, бросив взгляд на реку, он увидел, что Святополка уже отнесло течением от берега. Вода быстро увлекала его прочь. На какой-то миг оглушенный падением, Святополк теперь пытался доплыть до берега, но кольчуга тянула его вниз. Он беспомощно взглянул наверх, на крутой берег, а потом, увидев брата, отвел глаза. В следующий миг он ушел на дно.
На мгновение Иванушка заколебался. Река в этом месте была глубокая. Святополк скрылся из глаз. Если он бросится за ним, его может постигнуть братняя участь. Внезапно на память ему пришли слова Каина из Ветхого Завета: «Разве я сторож брату моему?» – прошептал он. И, глядя на воду, впервые за много лет ощутил страх.
«Неужели я должен отдать жизнь за брата, который пытался убить меня?» – вопрошал он самого себя. Он огляделся. Самый жаркий бой переместился сейчас ближе к половецким кибиткам. На берегу же воцарилась странная тишина. Потом он снял с себя шлем и нырнул в воду.
Никто более не узнал, как близок он был в тот день к смерти.
Когда холодная вода сомкнулась над его головой, он почувствовал, как его одновременно влекут вниз мощное речное течение и тяжесть кольчуги. Ему понадобились все его силы, чтобы с трудом всплыть на поверхность, глотнуть воздуха и снова нырнуть.
Однако он нашел Святополка. Лицо брата уже посерело, он запутался в речных водорослях, которые обвились вокруг его тела, словно упрямые, дерзкие русалки. Иванушка и сам не знал, как сумел его освободить, однако непостижимым образом ему это удалось, и он поплыл вместе со Святополком по течению, пока не вытащил его на берег. Потом перевернул его и помог освободиться от воды, попавшей в легкие.
Братья лежали рядом на речном берегу в изнеможении. Несколько минут ни один не произносил ни слова. Солнце высоко стояло на небе. Вкруг них над высокими травами, с любопытством разглядывая их, порхали птицы. Шум битвы совершенно смолк.
– Почему ты меня спас?
– Ты же мой брат.
Они на какое-то время замолчали снова. Иванушка чувствовал, что Святополк неминуемо заставит себя задать следующий вопрос.
– Но… вчера ночью… ты же знал?
– Знал.
– Значит, теперь мне еще всю жизнь нести бремя твоего милосердия, – простонал он. Промолвил он это беззлобно. Голос его был преисполнен невыразимой слабости.
– Ты забыл, – тихо напомнил ему Иванушка, – что я тоже не без греха. А бродяжничая да воруя, может быть, еще и больше твоего согрешил. Я вернулся наг и гол, но батюшка наш простил и вновь принял меня. А теперь поведай мне, братец, что подвигло тебя на вероломство?
Святополку показалось, что вся его ненависть к Иванушке внезапно прошла, ведь эта ненависть, подтачивавшая его год за годом, понукавшая и подгонявшая его, словно жестокий всадник – коня, эта ненависть и страдания полностью истощили его силы. Медленно, то и дело надолго замолкая, вперив взор в голубое небо в вышине, он поведал брату все, как есть.
– Тебе стоило только попросить меня о помощи, – мягко попенял ему Иванушка.
– Но просить – значит унижаться.
– Ты гордец, – с улыбкой заметил Иванушка.
– Моя гордыня ввергла меня в отчаяние и чуть было не погубила, – вздохнул его брат.
