– Сие мне ведомо, – откликнулась она, прибавив с улыбкой: – Однако мне кажется, у него доброе сердце.
Так и случилось, что на следующий день Иван, сын Игоря, и Эмма, дочь саксонского аристократа, обвенчались.
Владимир дал в честь новобрачных роскошный пир, на котором молодым супругам подавали жареного петуха, а когда они удалялись в отведенный им покой, веселые гости осыпали их хмелем. Если Святополк и затаил на брата злобу и по-прежнему злоумышлял против него, то скрывал свои коварные намерения под маской достоинства и невозмутимости.
Пока происходили эти житейские, незначительные события, столь важные для Иванушки, всеобщее внимание при дворе было приковано к политическим переменам.
Двадцать седьмого декабря умер князь киевский, и власть над стольным городом перешла к Всеволоду переяславльскому.
«Великая удача выпала твоему отцу, – повторяли все Иванушке. – Отныне Игорь – боярин в свите великого князя киевского».
Для Владимира Мономаха это означало, что он сделался правителем Переяславля вместо своего отца, и теперь Иванушка и Святополк служили куда более богатому и могущественному повелителю. И уж окончательно все возликовали, когда саксонская принцесса родила сына.
Однако Иванушке было не до таких мелочей.
Он был женат и открыл для себя глухой зимой радость, настолько превосходящую все, какие приходилось ему испытывать до сих пор, что по временам, глядя на прелестную белоликую женщину, отныне делившую с ним жизнь, дивился, уж не приснилось ли ему все это. Но проходила неделя за неделей, и блаженство его не только не умалялось, но возрастало. Так Иванушка наконец обрел не только счастье, но и ощущение цельности, полноты бытия, которое столь долго искал, не ведая о том.
– Мальчиком, – поведал он Эмме, – я хотел увидеть великую реку Дон. А сейчас я хочу только быть с тобой. Ты – все, чего я хочу в жизни.
Она улыбнулась, но спросила у него:
– Ты уверен, Иванушка? Вправду ли я – все, чего ты хочешь в жизни?
Он удивленно глядел на нее. Конечно, как же иначе?
В марте она сказала ему, что ждет ребенка.
– Вот теперь мне точно нечего больше желать! – шутливо откликнулся он.
Спустя несколько дней он уехал в Русское.
Ранним утром, через три дня после приезда, Иванушка вышел из крепости вскоре после того, как солнце взошло над деревьями, и сел на голый камень над широко раскинувшейся равниной, устремив взгляд на юг.
Как тихо было вокруг. Небо над головой было бледно-голубое, столь прозрачное, что, казалось, можно без помех вознестись в воздух и достичь края небосвода. Заснеженная равнина простиралась, насколько хватало глаз, а темные линии лесов тянулись и тянулись бесконечно, пока не сливались со снежным покровом где-то далеко-далеко за горизонтом в бескрайней степи.
Ближе к берегам на реке недавно стал подтаивать лед. Снег сходил повсюду. Понемногу, тихо-тихо, так, что почти и различить это было невозможно, но неумолимо. Если очень внимательно вслушаться, можно было уловить тихий треск ломающегося льда, шепот тающего по всей земле снега, с каждым часом доносящийся все чаще.
А подобно тому, как солнце растапливало снег и лед, некие подземные, невидимые силы вели свою потаенную работу, и Иванушка почти физически мог ощущать их мощное подспудное движение. Весь гигантский континент, в глазах Иванушки – целый мир, тихо таял со своим снегом, землей и воздухом – и вдруг словно замер в сиянии солнца, на миг приостановив вечное круговращение.
И внезапно Иванушка осознал, что все-все в мире необходимо: чернозем, плодородный настолько, что крестьянам почти не надобно было его пахать; крепость с ее прочными деревянными стенами; подземные пещеры, в которых предпочли жить и, уж конечно, умирать монахи вроде отца Луки; он не в силах был постичь, отчего все это было необходимо, но уверился в том, что это было необходимо. «А значит, необходимы были и те извилистые пути, которыми блуждал я, безумец», – подумал он. И без них нельзя было обойтись. Отец Лука, наверное, много лет тому назад провидел все это, когда сказал, что всякий смертный идет к Господу своей стезей.
Какой нежности преисполнился мир, какого неземного света! Как он любил не только свою жену, но и все, что его окружает! «Даже себя самого, сколь бы недостоин я ни был, – размышлял он, – я даже могу любить себя самого, ведь и я есть частица творения» – так думал он, переживая некое подобие просветления.
1111
Темные тучи безмолвно пролетали над опустевшей равниной. Медленно двинулось могучее войско вдоль опушки леса, вдоль плотной стены высоких деревьев, составлявших одну линию с чередой маленьких крепостей, из которых открывался вид на широко раскинувшуюся равнину; войско вышло в степь и развернулось. Весеннее солнце, точно мощными клинками прорвав покров туч, кое-где осветило стан, в его лучах тускло заблестели наконечники копий.
Войско рассредоточилось по степи на протяжении примерно пяти верст. Если посмотреть сверху, теперь, когда тучи на время рассеялись, а полуденное солнце слабо осветило ряды ратников, войско могло показаться тенью гигантской птицы с распростертыми крыльями, неторопливо парящей над степными травами.
На земле стоял непрерывный звон и бряцанье бесчисленных кольчуг, копий и мечей, словно всю степь огласило пение множества стальных цикад.
Святополк был мрачен. Когда лицо его время от времени озарял свет, можно было заметить, что взор его глаз, ясных и жестоких, устремлен на горизонт. Но дух его все еще пребывал во тьме.
Дружинник князя киевского, он тем не менее ехал сам по себе. По временам, втайне от окружающих, его черные глаза искали брата, который скакал чуть поодаль. Но всякий раз, остановив на нем взор, он тотчас же вновь отводил его, словно в страхе или терзаемый виной, а виноватый гордец – опасный враг.
Было это в 1111 году, и земля Русская предприняла один из крупнейших военных походов на восток. Возглавлял его князь киевский вместе со своими родичами – князем черниговским и великим Владимиром Мономахом, князем переяславским, а целью его было – нанести поражение половцам.
Огромное войско дожидалось только установления теплой погоды, когда прекращалась весенняя распутица. Всадникам и пехотинцам, с их длинными мечами и саблями, изогнутыми луками и длинными копьями, в меховых шапках и кольчужных рубахах, казалось, нет числа. Во главе войска шли скоморохи с бубнами и трубами, дудками и барабанами, певцы и плясуны, священники, несущие иконы; огромная эта евразийская орда выдвинулась из златоглавого Киева на восток, в бескрайнюю степь.
Святополк окинул взглядом тех ратников, что оказались рядом с ним. Это было типичное русское войско, составленное из людей самого разного происхождения. Справа скакали двое молодых воинов, принятых в дружину: они были чистокровными варягами, хотя один взял в жены половчанку. Слева ехали немецкий наемник и польский рыцарь. Святополк уважал поляков, одновременно порицая за то, что они, с его точки зрения, напрасно почитают папу римского, но полагал их независимыми и гордыми. А уж как чудесен парчовый наряд у этого поляка!
