– Сердце-то у Иванушки доброе, – взмолилась его мать, – когда-нибудь он еще совершит такое, чем ты будешь гордиться.
– Никогда этого не будет, – различил он голос отца, – я уже отчаялся и рукой махнул. – Отец тяжело вздохнул. – Да, я люблю всех своих детей. Но трудно любить дитя, которое только и делает, что обманывает твои ожидания.
И вправду, печально подумал Иванушка, за что же его любить?
Он принялся выпрашивать подарки: деньги у матери, коня у отца, чтобы посмотреть, как они воспримут его просьбу, и убедиться, что он им еще дорог. Но вскоре и это вошло у него в привычку. Он обленился и почти ничего уже не делал, опасаясь, что его постигнут новые неудачи.
Часто он слонялся по переяславльскому рынку. Место это было бойкое: в любой день там можно было увидеть, как прибывает с грузом оливкового масла или вина судно из Константинополя или отбывает в Киев другое, с грузом железа, добытого в местных приречных болотах. Находились здесь и мастерские, в которых выдували стекло, лучшее на земле Русской; на прилавках торговцы продавали бронзовые застежки и украшения; торговали тут и съестными припасами.
Однако, праздно наблюдая за происходящим на рынке, Иванушка постепенно стал замечать и суету другого рода, ни на миг не прекращавшуюся вокруг него. Один торговец вечно не додавал покупателям сдачи, другой – вечно обвешивал. Стайка мальчишек, слоняясь у прилавков, совершенно хладнокровно воровала то рыбу у продавцов, то деньги у покупателей. Он засмотрелся на их воровское искусство, восхищаясь изысканностью, с которой они проделывали свои штуки. И ему пришло в голову: они сами добывают себе пропитание и ни от кого не зависят; они берут все, что захотят, свободные, как степные кочевники.
Один раз он сам украл несколько яблок, чтобы увериться, как это просто. Никто его не изобличил.
Однако он по-прежнему тяготился пустотой, воцарившейся в его жизни, и страдал от этого. Он по-прежнему испытывал ту же смутную тоску, что и в детстве, желание обрести свою судьбу.
Потому-то наконец, за три недели до церемонии перенесения мощей Бориса и Глеба, поняв, что все возможности исчерпаны, он сказал родителям:
– Я хочу уйти в монастырь.
В конце концов, это было единственное поприще, которое, по мнению окружающих, ему подходит.
И как же приняли его близкие такие речи?
– Ты уверен? – спросил его отец одновременно радостно и робко, словно не веря своему счастью. Даже его мать, какие бы опасения она втайне ни испытывала, не стала возражать.
Воистину, ему показалось, будто он заново родился. К вечеру отец уже продумал целый план:
– Он может отправиться на Афон, в Грецию. У меня есть друзья там и в Константинополе, которые могут ему помочь. А как прибудет на Афон, – Игорь довольно улыбнулся, – он, может быть, еще многого добьется.
На следующий день отец отвел его в сторону и заверил:
– О странствии не тревожься, Иван. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не терпел нужды. Да и пожертвование монастырю передам.
Даже Святополк, без сомнения радуясь тому, что Иванушка уедет навсегда, подошел к нему и сказал, как будто даже по-дружески:
– Что ж, брат, возможно, ты в конце концов избрал подходящее поприще. Когда-нибудь мы будем тобою гордиться.
Они гордились им. А через два дня был назначен его отъезд. Почему же тогда, всходя на холм за мощами двух святых, он выглядел столь же несчастным и жалким, как и всегда?
Лишь раз, проходя мимо куста калины, он, кажется, мимолетно улыбнулся.
Свершится ли здесь чудо?
Иванушке никогда не доводилось быть свидетелем чуда. Если Господь сотворит чудо, то, может быть, и душа Иванушки спасется.
«Я похороню себя в монастыре, – угрюмо думал он. – Пройдет несколько лет, и меня, может быть, заставят жить в подземной пещере. Само собой, я умру молодым – все монахи умирают рано».
А стоит ли его избранное поприще всех этих мук? Если бы только Господь заговорил с ним, вселил бы в него уверенность, просветил его дух. Если бы только ниспослал ему какой-то знак.
Процессия остановилась. Гроб с мощами Бориса как раз вносили в маленькую деревянную церковь. Когда его с молитвой установят в храме, то внутрь перенесут и второй гроб, с останками Глеба. Моросил дождик. До собравшихся долетало из церкви приглушенное напевное чтение молитв.
И тут что-то произошло.
Даже в задних рядах собравшимся у стен церкви показалось, будто они услышали вздох, раздавшийся внутри. Пение, до сих пор доносившееся из храма, внезапно прервалось, а затем возобновилось с новой силой. По толпе прокатился приглушенный ропот. А Иванушка, подняв голову, к своему удивлению, понял, что мелкий дождь прекратился, а сквозь тучи прорвалось солнце.
Что случилось? Прошло несколько мгновений, показавшихся собравшимся вечностью. Толпа замерла в напряженном ожидании.
А потом на пороге храма показалась высокая фигура митрополита. Он посмотрел на ясное небо и опустился на колени. Со своего места Иванушка мог различить, что грек плачет.
– Нам ниспослано чудо, – гулко, подобно церковному колоколу, прозвучал голос митрополита. – Возблагодарим Господа!
А когда толпа загудела и закрестилась, те, кто стоял ближе к нему, услышали, как он произнес:
– Да простит Господь мое неверие.
Ведь когда открыли гроб, оттуда разлилось дивное благоухание, которое Господь дарует только своим святым.
Спустя несколько мгновений в храм внесли мощи Глеба. Они были заключены в каменный саркофаг, а поскольку саркофаг этот был слишком тяжел, чтобы доставить его в церковь на руках, собравшиеся, следуя древнему обычаю земли Русской, повлекли его на санях-волокуше.
И снова, на глазах у Иванушки, Господь ниспослал знак: когда люди, тащившие волокушу, достигли храмового порога, сани застряли. Они толкали и толкали, на помощь даже пришла толпа, но саркофаг не трогался.
Тогда митрополит наставил паству: «С молитвою взывайте: „Кирие элейсон!“». И Иванушка вместе со всеми собравшимися повторил: «Господи, помилуй». И снова: «Господи, помилуй». И тогда сани легко сдвинулись с места.
Когда сани подались, Иванушка ощутил, что дрожит всем телом, а волосы его стали дыбом. Он бросил взгляд на свою семью и увидел, что потрясен даже Святополк.
Ибо по ниспосланным знамениям, засвидетельствованным в летописях, люди земли Русской отныне поняли, что Борис и Глеб – истинные святые.
И именно в это мгновение Иванушка узрел отца Луку.
Старый инок пребывал в храме, но на миг вышел на воздух. Иванушка тотчас же узнал его, но с трудом мог поверить, что это он.
Ибо за те четыре года, что прошли с его паломничества в Киево-Печерский монастырь, духовник его отца окончательно одряхлел и ослаб. Он словно усох. Теперь он медленно передвигался с костылем, приволакивая ногу. А глаза, прежде слезящиеся, теперь, невидящие, были беспомощно устремлены в пространство. Он напоминал маленького бурого кузнечика или сверчка: выполз откуда-то на солнце, ничего не видит и вот-вот неминуемо погибнет, когда на него наступят.
