Несколько мгновений спустя, уже на улице, Дмитрий решил, что Карпенко мог заглянуть в новый дом дяди Владимира. Он шел туда мимо почти пустых переулков и, если не считать патриотического перезвона церковных колоколов, день, казалось, был погружен в тишину. Ветра не было. Все, даже листва деревьев, мимо которых проходил Дмитрий, было покрыто мелкой пылью.
Дом в стиле ар-нуво, который занимал большой угловой участок, тоже показался Дмитрию пыльным и запущенным, как будто штукатуры только что закончили отделывать стены, да так и бросили его. Дмитрий поднялся по ступенькам ко входу и дернул шнур звонка.
Он услышал звонок, но ответа не последовало. Суворин, конечно, держал лишь минимальный штат прислуги, но все равно было странно, что никто не отвечает.
– Наверное, спят, – пробормотал он и снова дернул звонок, хотя и без особой уверенности. По-прежнему никакой реакции. Ну, значит, пошли посмотреть на процессию, пожав плечами, решил он. Ладно, в другой раз.
Скорее случайно, чем намеренно, не рассчитывая ни на что, он взялся за ручку тяжелой двери. К его великому удивлению, дверь открылась. Ее забыли запереть. И поскольку ему было жарко, а делать было нечего, он решил войти.
Как восхитительно прохладно было внутри. В высоком холле с кремово-белой лестницей стояла тишина. Голубой и зеленый свет мягко просачивался сквозь высокие окна. Дмитрий стоял в потоках этого прохладного света, словно рыба в красивом подводном гроте. Главная гостиная, столовая и библиотека – он плыл по коридору все дальше, тихонько продвигался вперед, надеясь отыскать хоть кого-нибудь, но было пусто.
Может, уйти? Да, пожалуй, надо уйти. Но прежде он решил заглянуть наверх. Даже если вокруг никого, было приятно исследовать сказочный дом вот так, в одиночку.
Хотя внизу он знал все, на верхнем этаже Дмитрий был только однажды; там находились гостиная и кабинет хозяина, но где точно – он вспомнить не смог. Поднявшись по винтовой лестнице, Дмитрий медленно обошел лестничную площадку, открывая одну дверь за другой. Вот гостиная, вот спальня, нет, и это не кабинет. Он уже собирался спуститься вниз, когда в небольшом коридоре слева от себя заметил еще одну дверь. Должно быть, здесь! Он подошел и повернул ручку.
Красивая комната. Голубые стены, оконный витраж со странным романтическим пейзажем – вдалеке горы, а на переднем плане деревья с красными и золотыми плодами. На дальней стене картина Гогена: две обнаженные женщины и таитянский закат за ними.
Однако это был не кабинет. Хотя слева стоял письменный стол, а в центре – шезлонг, в дальнем конце комнаты стояла большая кровать.
А на кровати – его дядя Владимир и Карпенко.
Оба они были обнажены. Владимир, большой, волосатый, лежал спиной к Дмитрию, но ошибки быть не могло. Мощная рука покоилась на плече Михаила. Тот, однако, повернул голову к двери и встретил взгляд Дмитрия.
Они смотрели друг на друга. Затем Карпенко улыбнулся Дмитрию странной, немного виноватой улыбкой, как бы говоря: «Ну, теперь ты все знаешь…»
В полной растерянности Дмитрий неслышно отступил, закрыл дверь, спустился по лестнице в наполненный тишиной холл и вышел на улицу.
Какое-то время он шел к себе домой, не в силах разобраться в собственных чувствах, настолько велики были его потрясение и ужас. И когда он наконец свернул во двор с покрытой пылью яблоней, то, возможно, не без удивления осознал, что должен как-то защитить своего друга. Что же касается дяди Владимира, то он чувствовал, что его, Дмитрия, предали, и при этом он был абсолютно убежден, что Надежду надо навсегда оставить в неведении.
В тот день, похожий на сон, Дмитрий Суворин понял, что в людях есть много такого, чего он не может уразуметь.
Только ближе к вечеру, собравшись наконец с духом, Александр Бобров вошел в суворинский особняк и, к своему удивлению, узнал, что Надежда готова с ним увидеться.
Еще более удивительным было то, что, прежде чем он успел пробормотать тщательно подготовленное извинение, она коснулась пальцем его губ и сказала:
– Забудьте об этом. – Потом взяла его за руку и предложила пройтись по галерее.
Александру показалось, что она недавно плакала, но то ли по этой причине, то ли по какой-то другой в ее поведении было что-то тихое, нежное, чего он никогда раньше не замечал.
Но это было ничто по сравнению с его удивлением и радостью, когда, уже перед его уходом, она повернулась к нему и сказала:
– Ну что ж, Александр, вы отправляетесь на войну. Обещайте вернуться ко мне, ладно? – А потом, подняв голову и глядя на него с легкой улыбкой, добавила: – Может быть, вы хотите поцеловать меня?
И она протянула к нему руки.
1915
Прошел ливень. Земля была влажной, и на солнце от нее шел пар, а Александр сидел в траншее со своими людьми. Перед ними расстилалось огромное польское поле, за ними тянулась череда деревьев.
Скоро должно было начаться.
Александр Бобров оглядел свое подразделение. Тридцать три человека, все, кроме одного, новобранцы, призванные зимой и прошедшие базовую четырехнедельную подготовку. Единственный ветеран, двадцатисемилетний резервист, Александр, его тезка, был назначен исполнять обязанности подпрапорщика.
Их окоп был не очень глубоким. Как только они углубились на два с лишним аршина, капитан, осматривавший передовую линию, нетерпеливо сказал им: «Мы здесь, чтобы сражаться, а не копать».
Этот невысокий и толстый капитан с жесткими седыми бакенбардами и красным лицом был офицером старой закалки, и Боброву порой казалось, что капитан втайне считал войну досадной помехой, отвлекающей серьезных людей от настоящего призвания военных – сидеть в офицерском клубе. Однако этим утром он был оживлен и суетлив.
– Теперь уже недолго, – сказал он им час назад. – Держись, ребята! – А потом исчез.
Александр смотрел на огромное грязное поле перед собой. В полуверсте отсюда оно резко шло под уклон, и далеко на его краю, там, где начинался лес, были видны только верхушки деревьев. Оттуда ли появятся вдруг немецкие каски? Или клубы дыма? Этого Александр не знал. Это было его боевое крещение, он впервые пробовал настоящий вкус войны.
Война. В своей основной задаче русское командование добилось успеха. Мгновенные молниеносные удары летом 1914 года застали врага врасплох. Русские войска, не встречая сопротивления, прокатились через Польшу и врезались в немецкую армию в Восточной Пруссии, вызвав паническое отступление противника. На юго-западном направлении русская армия со стороны Украины устремилась на территории Австро-Венгрии, и только теперь ей помешали прорваться с севера, через Силезию, в Германию и к самому Берлину.
Правда, первоначальный успех был оплачен чрезмерной ценой. Наступление через Польшу не получило должной поддержки. Когда немцы контратаковали, потери были ужасающими. Четверть миллиона человек было убито в ходе августовского наступления с северного направления; к концу 1914 года потери русских, включая военнопленных, достигли поразительной цифры – 1 200 000 человек.
