Войдя в салон, он с любопытством огляделся. Госпожа Суворина приветливо поздоровалась с ним.
– Я тут изрядно потрудилась, – улыбнулась она. – У нас собрались представители почти всех политических партий.
Николай улыбнулся в ответ. Для царской России было характерно, что в настоящее время почти все политические партии формально оставались вне закона. В Думе начинались дебаты между партиями, которых официально не существовало!
Суворина была права. Николай вскоре узнал среди присутствующих несколько человек с безупречной репутацией правых, которые хотели упразднить Думу.
– Полюбуйся на единомышленников, – с улыбкой сказал он сыну.
Тут также были и консерваторы-либералы, которые хотели, чтобы Дума сотрудничала с царем, и были люди, подобные ему, конституционные демократы, то бишь кадеты, если кратко, которые были полны решимости подтолкнуть царя к подлинной демократии.
– А как насчет партий левых? – спросил он Суворину.
Левые силы были представлены в Думе двумя партиями. Социалисты-революционеры представляли крестьян, но, к сожалению, горячие головы в этой партии имели склонность к терроризму.
– Вот их-то и не хватает на суаре, – беззаботно заметила хозяйка. – Впрочем, если взорвется какая-нибудь бомба, буду знать, что они все же почтили нас своим присутствием.
Что же до партии социал-демократов, то тут хозяйка очаровательно улыбнулась:
– Тут я лучше справилась. Познакомьтесь с моим шурином, профессором Петром Сувориным.
Петр и Роза Суворины нечасто бывали в огромном доме брата. Не то чтобы они были нежеланными гостями: братья любили друг друга, но их пути давно разошлись. У Розы и госпожи Сувориной почти не было общих тем для разговора, и Петру казалось, что в отношении к нему его невестка проявляет плохо замаскированное снисхождение, за которым читалось: «Я, конечно, сама любезность, но ах, что же вы за бедное, нелепое создание!»
И правда, если бы не одно обстоятельство – дружба их детей, – эти две семьи едва ли вообще встречались бы.
У Розы родилось трое детей, но выжил только один – Дмитрий, темноволосый мальчик, старше Надежды на три года. Впервые дети встретились на Рождество, когда Дмитрию было шесть, и они сразу же привязались друг к другу. Так как девочка постоянно спрашивала о Дмитрии, его часто приглашали в гости, хотя госпожа Суворина почему-то никогда не позволяла дочери бывать в скромном доме кузена. Но ей, похоже, было приятно видеть детей вместе, и она с очевидной искренностью говорила Розе: «Как хорошо, что у Надежды есть друг для игр».
Но этим вечером госпоже Сувориной очень хотелось увидеть профессора-марксиста. «Он – моя связующая нить со всеми этими людьми на крайнем левом фланге, – говорила она мужу. – И мне кажется, пришло время лучше их понять».
О социал-демократах она знала немного. Ей было известно, что в последние годы они разделились на два лагеря, меньший из которых был более экстремистским. «Типичная для России путаница, – заметил Владимир, – большинство называет себя меньшевиками, а меньшинство – большевиками». Госпожа Суворина была уверена, что добряк Петр принадлежит к менее экстремистски настроенным меньшевикам, но большевики были ей любопытны, и несколько дней назад она спросила его: «Вы знаете кого-нибудь из этих людей? Какие они? Не могли бы вы пригласить кого-нибудь из них к нам?» На что Петр ответил: «Я знаю такого человека – он сейчас в Москве. Но я не думаю, что он придет». – «Все равно пригласите его», – попросила она, что Петр и сделал.
Николаю Боброву было любопытно познакомиться с Петром Сувориным, которого он смутно помнил с юности, и оба они нашли, что нравятся друг другу.
– Мы, кадеты, – заверил его Бобров, – будем противостоять царю до тех пор, пока он не даст нам настоящую демократию.
– Мы оба этого хотим, – любезно согласился Петр. – Но мы хотим, чтобы демократия стала провозвестником революции, а вы хотите, чтобы она избежала революции!
В ответ на дальнейший вопрос Николая он, не задумываясь, высказал свое мнение о будущем.
– Теперь самое главное – организация рабочих, – объяснил Петр. – И задача марксиста – сохранить их политически преданными социалистической революции, когда придет ее время.
– Кто же ее совершит? – спросил Бобров.
– В западных губерниях – еврейская рабочая организация, «Бунд», – ответил Петр. Он сожалел, что его прежние попытки убедить нетерпеливых молодых еврейских реформаторов примкнуть к общему пролетарскому движению потерпели неудачу. Но он не мог отрицать, что еврейский «Бунд» был прочен и силен в месяцы кризиса и что еврейские рабочие были хорошими марксистами.
– А в остальной России?
Петр улыбнулся:
– Новые рабочие комитеты. Они появились в прошлом году и очень эффективны. Политические ячейки есть в каждом городе. Именно в них – ответ.
– Как вы их называете? – спросил Николай.
– Мы называем их Советами, – ответил профессор.
Николай пожал плечами. Ему казалось, что если Дума будет хорошо работать, то эти Советы скоро забудутся.
Пока они разговаривали, Николай время от времени ловил себя на том, что наблюдает за хозяином и хозяйкой: у обоих в этом салоне была своя отдельная задача. Они, вне всякого сомнения, были очень хороши в исполнении своих ролей. Госпожа Суворина выглядела величаво. Она находила чем занять каждую группу, лавируя между ними со спокойной грацией, вызывающей уважение женщин и заставляющей мужчин тайком смотреть ей вслед. «Она флиртует, не флиртуя», – подумал он. Что касается Владимира, то мужчины любили и уважали его, но в отношениях с женщинами он, видно, обладал особым даром. Иначе почему бы они вспыхивали от удовольствия, когда он заговаривал с ними? Понаблюдав за ним некоторое время, Николай решил, что нашел ответ: Владимир Суворин просто читает их мысли. Он проникает в их сознание. Это была еще одна грань его необычайного ума, и Николай вдруг подумал: а что, если Суворин изменяет своей жене? Не было никакого сомнения в том, что многие женщины в зале с радостью откликнулись бы на внимание к ним Суворина.
Все еще размышляя в подобном духе, Николай увидел, что Владимир разговаривает с Розой Сувориной. Николай также отметил, что обычно добродушная улыбка Владимира исчезла. С выражением нежной заботы на лице он говорил Розе о чем-то серьезном. В чем же столь настоятельно он убеждал ее?
Петр тоже озадаченно смотрел на жену. Роза, внезапно побледневшая и осунувшаяся, качала головой, явно возражая Владимиру. Затем, нежно пожав ей руку, он отошел, а Роза вдруг отвернулась к окну. Николаю Боброву и, без сомнения, Петру все это показалось довольно странным. И Николай подумал бы об этом еще больше, если бы в этот момент не произошло нечто такое, что привлекло всеобщее внимание.
А это открылась дверь, и в зале появилась новая фигура. И не кого-нибудь, а Евгения Попова.
Когда Попов вошел, юный Александр Бобров был рядом с Сувориным, и этот прекрасно владеющий собой промышленник даже ахнул от удивления, чего с ним век не случалось.
