У него была странная жизнь. Еще в 1874 году, после своего внезапного отъезда из Русского, он несколько месяцев скитался по Украине, и Суворины гадали, не умер ли он. Однако потом, нуждаясь в деньгах, он связался с находящимся в Москве братом Владимиром, и Владимир, чувствуя себя обязанным успокоить старого Савву, сообщил ему, что его внук жив.
Может быть, это Савва Суворин повлиял на судьбу Петра? Как христианин, старик должен был простить раскаявшегося. Ибо письмо, которое он видел, якобы написанное Петром, признавшимся в поджоге, было для старика страшным ударом. Потом он несколько месяцев втайне бормотал себе под нос: «Как можно на собственную семью злоумышлять!» Трудно сказать, что поразило его больше – сам факт предательства или случайная гибель при этом двух молодых людей, но он был так потрясен, что никому, в том числе и Владимиру, ни слова не сказал о поджоге. А получив известие о Петре, Савва отправил ему письмо, в котором содержалось категорическое требование: немедленно возвратиться, чтобы загладить свою ужасную вину, в противном же случае он будет навсегда отлучен от семьи. Савве казалось, что он проявил максимум сдержанности. И еще больше он был потрясен, когда получил ответ: Петр отказался возвращаться. «Сердце его окаменело в грехе», – простонал старый Суворин и больше никогда не заговаривал об этом юноше. Через полгода он умер.
Согласно завещанию Саввы Суворина опасный революционер Петр лишался всякого права на владение фамильными предприятиями и оставался лишь со скромным денежным пособием.
– Ты можешь это опротестовать, – откровенно говорил ему Владимир. – Или я сам выделю тебе часть состояния.
Но Петр был молод и горд.
– Кроме того, я ничем не хочу владеть, – сказал он и вернулся в Москву, к своим собственным делам. Он влюбился, но был отвергнут. Он обнаружил талант к физике, глубоко изучил этот предмет и даже написал небольшой учебник, который был успешно опубликован. Он считал себя счастливым человеком и продолжал упорно искать лучший мир.
Он пришел к марксизму в 1880-х годах. С момента своей первой встречи с Поповым он стал изучать науку о революции. Он еще несколько раз встречался с Поповым, и этот скрытный человек свел его с некоторыми радикальными группировками; но все эти люди видели в нем лишь наивного мечтателя. Однако в марксизме он нашел систему, благодаря которой ощутил почву под ногами. Вот его долгожданная, но научно обоснованная утопия о лучшем мире, к которому приходишь не через заговор, насилие и свержение существующего строя, а благодаря последовательному и естественному историческому процессу.
– Ты называешь мои взгляды утопическими, – говорил он Владимиру, – но я называю это просто человеческим прогрессом. – И в глубине души он втайне верил, что когда-нибудь суворинские заводы перейдут в руки рабочих без единого выстрела.
Как ни странно, именно его ранний интерес к марксизму убедил царские власти в том, что кроткий профессор не представляет опасности для государства. Тогда же один высокопоставленный чиновник в частном порядке сообщил самому Владимиру Суворину, что думает правительство о его брате.
– Мой дорогой друг, пока ваш брат продолжает изучать Маркса, мы не очень беспокоимся. Мы ведь уже все это посмотрели, – с видом знатока добавил он. – Этот Маркс был экономистом. Мы даже позволили перевести и опубликовать некоторые его работы – потому что, прав он или нет, никто все равно не поймет там ни слова. Беспокойство у нас вызывают революционеры, а не экономисты – и я не вижу, чтобы ваш брат бросал бомбы, верно?
Между братьями – богатым промышленником и бедным профессором, семьянином и одиноким холостяком – отношения были странные. Они любили друг друга, но некоторая напряженность между ними была неизбежна. Способствовало этому и то, что красивая молодая вторая жена Владимира, любившая принимать гостей в большом московском доме, не могла не испытывать некоторой жалости к этому доброму человеку, которого она считала бедным и несчастным.
– Петру надо жениться, – говорила она Владимиру. – Но я боюсь, что он слишком робок.
Петр чувствовал ее отношение к себе, и это задевало его гордость. Он не часто бывал в суворинском доме.
В этот вечер собрание было небольшим, но Петр Суворин считал его важным и особенно беспокоился о том, чтобы оно прошло хорошо. Поэтому, выступая, он старался внимательно следить за реакцией аудитории. С поразительной точностью он обрисовал этим молодым людям развитие событий в Европе. Всего три года назад состоялась важная социалистическая конференция – Второй интернационал, – на которую съехались делегаты из многих стран. В прошлом году впервые в России группы рабочих праздновали Первомай в знак солидарности с международным рабочим движением.
– И эти вещи, находящиеся сейчас в зачаточном состоянии, будут определять лицо цивилизации в грядущих поколениях, – заверил он слушателей.
Только убедившись, что они теперь – само внимание, Петр Суворин заговорил о том, что действительно было у него на уме, и о причине, по которой он так стремился обратиться к ним в тот вечер. А именно – поскольку они были евреями.
Он начал осторожно и издалека, намекая на некоторые их обиды: ибо в последние годы царское правительство по невыясненным причинам решительно настроилось против еврейской общины и обошлось с ней подло. Евреям запретили покупать землю и обязали их жить только в маленьких городках; для них были введены квоты на образование, так что только ничтожно малый процент студентов-евреев мог оказаться в высших учебных заведениях, даже в больших городах в черте оседлости. А законы, касающиеся черты оседлости, вдруг стали исполняться с такой жестокостью, что в прошлом году из Москвы было изгнано около семнадцати тысяч евреев. Еще хуже были неоднократные вспышки насилия, направленные против еврейских общин уже после погромов 1881 года, притом что правительство мало что предпринимало для их предотвращения.
Поэтому неудивительно, что в последние годы еврейские рабочие стали подумывать о создании своих собственных рабочих комитетов, совершенно независимых от всех прочих. Петр едва ли мог осуждать их за это. Но как раз против этой тенденции он и выступал.
– Рабочие всего мира должны объединиться, – сказал он собравшимся. – Все группы, все нации должны быть заодно. – Он так ясно представлял себе это единение. – И кроме того, – пояснял он, – ваш голос как часть более крупного движения будет намного слышнее, чем когда вы по отдельности.
Его вежливо слушали, но он видел сомнение на лицах собравшихся. И тут к нему тихо обратился молодой человек со взъерошенными волосами из переднего ряда:
– Вы говорите, что мы должны оставаться частью большого братства. Отлично. Но что нам делать, если наши братья-неевреи откажутся нас защищать? Что же тогда?
Именно этого вопроса и ждал Петр. Ибо он знал, что русские рабочие испытывали смешанные чувства к своим еврейским товарищам. В самой России за чертой оседлости они воспринимались как чужаки, а в черте оседлости – как конкуренты, и были даже активисты и социалисты, которые не смогли противостоять погромам из страха оттолкнуть рабочих, которых они пытались привлечь на свою сторону.
