Но он гордился собой. Он поступил правильно, и старый крестьянин был счастлив – это было очевидно.
Должно быть, он там вспотел больше, чем предполагал. Теперь, пока он поднимался по склону, даже его пальто намокло. Он вытер рукавом лоб и усы. Да, это было действительно неприятно, и он был рад, что все закончилось.
Через неделю Николай в Петербурге получил известие: у отца холера.
1892, лето
В комнате слышался приглушенный гул разговоров. Скоро должен был появиться уважаемый оратор, и Роза Абрамович почувствовала, как ее охватывает предвкушение чего-то необыкновенного. Она никогда раньше не бывала на подобных собраниях. Там было около тридцати человек, почти всем было чуть за двадцать.
Вечернее солнце заливало мягким оранжевым светом Вильно и старинный Замковый холм.
Розе Абрамович было уже двадцать лет, и она провела в Вильно целую декаду. Она знала, что могла бы быть в Америке. Многие евреи начали уезжать туда после погромов 1881 года, но на семейном совете осенью того страшного года они решили податься в Литву – за пятьсот с лишним верст к северо-западу от черты оседлости.
– В Вильно не так уж много проблем, – заметил ее отец. – Если и там начнутся погромы, мы уедем из России. – Он еще верил, что все образуется.
Роза любила свой новый дом. Оттуда до Балтийского моря или на юго-запад до Варшавы – древней столицы Польши – был всего один день пути на поезде. На севере лежали Балтийские земли, где жили латыши и эстонцы, а много веков назад тевтонские рыцари-крестоносцы наступали из тех мест на Россию.
– Это почти пограничная территория, перекресток дорог, – говорил ее отец.
И действительно, хотя все эти земли в настоящее время составляли часть обширной Российской империи, нельзя сказать, что в них хотя бы в какой-то мере царил русский дух. На холмистых пространствах Литвы с ее плодородными полями и густыми лесами люди не забывали, что когда-то они и поляки составляли единое королевство, были хозяевами всех этих западных земель, и помнили не только об этом. Литовские крестьяне с их большими красивыми деревянными домами напоминали Розе независимых казаков, которых она знала на Украине. Что касается Вильно, то это был уютный старинный европейский город, в котором сохранились здания в стилях минувших эпох – готика, ренессанс, барокко и неоклассицизм. Здесь было множество церквей, а также прекрасный католический собор. Русская архитектура почти полностью отсутствовала. И в этом космополитическом городе также процветала еврейская община.
По правде говоря, для отца Розы здесь была только одна проблема: слишком много было молодых евреев, которые отворачивались от своей религии, предпочитая светскую жизнь. Как он ни старался, он не мог оградить двух своих сыновей от общения с подобной молодежью, но за юной Розой он неусыпно следил до самой своей неожиданной смерти в прошлом году. И вот именно в такой опасной компании Роза и оказалась в тот вечер. Все это было довольно интригующе.
Сюда Розу привезли друзья ее братьев. Половину присутствующих составляли молодые мужчины и женщины из ассимилированного еврейского среднего класса – студенты, молодой врач, юрист. Остальные были еврейскими рабочими, в том числе три девушки-швеи. Это была приятная, живая компания, но для Розы все они были чужими. Она сама не знала, зачем пришла. Главным образом потому, что ей больше нечем было заняться.
Хотя Розе было всего двадцать, жизнь уже нанесла ей несколько тяжелых ударов. Поначалу, после приезда в Вильно, казалось, что все идет лучше некуда. Она достигла огромных успехов в музыкальной карьере: в шестнадцать лет дала несколько фортепианных концертов и совершила небольшое турне; год спустя ей были обещаны гастроли с известным дирижером. Родители были в восторге, братья – горды, даже немного завидовали ей. У нее было все, что она могла пожелать. А теперь у нее не было ничего.
Почему, спрашивала она себя, почему Бог дал ей этот дар только для того, чтобы отнять его? Должно быть, это еще одна необъяснимая загадка жизни. Последние три года были сплошным кошмаром. Иногда боль так давила ей на грудь, что она кашляла не переставая. Целыми днями она лежала в прострации, не в состоянии собраться с силами, чтобы что-то сделать. Турне пришлось отменить. Даже музыкальные занятия были почти заброшены.
– Если я не могу играть как следует, то лучше вообще не играть, – сказала она своему несчастному отцу. Она медленно погружалась в депрессию, а ее семья в отчаянии наблюдала за ней.
– Были бы у нее друзья, которые могли бы ей помочь, – сокрушалась мать. Беда была в том, что почти все ее друзья в Вильно были музыкантами, и теперь она больше не хотела их видеть. Остался только один близкий друг – молодой Иван Карпенко, живущий на Украине. После того страшного дня, когда он спас семью от расправы, между Розой и молодым казаком сохранилась особого рода связь. Именно Ивану она писала длинные письма в этот мучительный период и получала от него в ответ теплые ободряющие строки.
Внезапная смерть отца в прошлом году заставила Розу выйти из летаргии. Доходы семьи резко упали, двум братьям пришлось содержать мать. Роза была вынуждена подумать, как жить дальше. О музыкальной карьере теперь не могло быть и речи, а какие же были альтернативы? Учить игре на фортепиано – за гроши? Это предложила ее мать, но Роза боялась даже подумать об этом. В городе существовал педагогический институт, по окончании которого еврейские студенты могли преподавать в государственных школах. Ее братья решили, что так ей будет лучше. «Не все ли равно, где учиться, если я не могу делать то, что хочу? – размышляла она. – Но я должна что-то сделать. Я не могу оставаться бесполезным человеком». Она поступила в институт. И вот она здесь, на еврейском собрании, просто потому, что ей больше нечем себя занять.
Таких собраний было много. Иногда открывались просто учебные группы, в которых нетерпеливые молодые рабочие учились читать и писать; в другой раз молодежь собиралась на уровне общины, чтобы обсудить, как можно улучшить условия жизни и труда. А некоторые собрания были скорее политическими.
Однако сегодняшняя встреча была особенной. Из Москвы приехал профессор, чтобы рассказать им о рабочих движениях в России и за ее пределами.
– Но я думаю, что разговор пойдет о чем-то большем, – прошептал один из ее спутников. – Этот профессор – марксист. – И, посмотрев на озадаченную Розу, он уточнил: – Революционер.
Революционер. Как выглядит такой человек? Неужели их всех арестуют? Роза с некоторым интересом взглянула на вошедшего в комнату лектора.
Петр Суворин говорил хорошо. Поначалу худое лицо, несколько рассеянный вид, маленькие очки в золотой оправе и спокойный приветливый взгляд делали его похожим на кроткого школьного учителя. Но именно эта кротость и непосредственность в сочетании с удивительной ясностью его формулировок и произвели вскоре на собравшихся столь сильное впечатление.
В свои тридцать семь лет Петр Суворин выглядел так же, как в молодости. Он был одной из тех чистых и счастливых натур, которые обретают свою судьбу под знаком главной для них идеи в жизни. Идея, завладевшая всеми помыслами Петра, была очень проста: человечество может и должно достичь такого состояния, когда все люди станут свободны и никто не будет угнетен. Он верил в это в 1874 году – верил и теперь.
