– Они хоть понимают, что это значит? – ахнул старый Михаил, не вставая с кровати. – Это значит, что народ здесь просто перемрет. Уже две недели, как никто не поймал в реке ни одной рыбины. Две трети поголовья скота уже забито. С нашими людьми будет покончено. Я не могу поверить, что эти идиоты из бюрократии способны на такое.
Новость за несколько часов облетела весь уезд. И когда Николай в тот день отправился по деревне, он едва ли был шокирован, когда Борис Романов крикнул ему: «Так чего ж эти, в Петербурге, хотят на мясо нас пустить?» Николай не удивился и тому, что слова Романова были встречены одобрительными кивками.
Прошла неделя. Крестьяне день ото дня становились все мрачнее. Еще неделя. Зерновые склады и амбары опустели. В деревне воцарилась тишина.
А потом, однажды утром, появилось зерно.
Это было необыкновенное зрелище – бесконечная череда саней, прибывающих бог знает откуда: дюжина, две дюжины, три дюжины. Это было похоже на транспортную колонну тылового снабжения целой армии. Сани тяжело въехали в Русское, где управляющие Суворина были уже готовы принять зерно на один из складов. Но с десяток саней свернуло в сторону и направилось через лес к деревне Боброво. Выехав на окраину, сани стали подниматься по склону к дому Бобровых, где и остановились. Домочадцы с удивлением увидели за окнами восседающую на передних санях мощную в меховой шубе фигуру, с пылающим от ледяного ветра лицом, в этот момент действительно напоминающую могучего русского медведя. И это был тот самый медведеподобный Владимир Суворин. Со счастливой улыбкой он слез с саней, подошел к старому Михаилу и крепко, по-медвежьи, обнял его:
– Вот, Михаил Алексеевич, я привез вам и вашей деревне немного зерна. Не могу допустить, чтобы мой старый друг голодал.
Тот был завернут в одеяло. Несмотря на протесты, он лихорадочно вскочил со своего ложа и в таком виде и появился на крыльце.
– Я же говорил, что он это сделает! – воскликнул Михаил, обращаясь к сыну и жене. – Я же говорил, что только Суворин может это провернуть. Но как, черт возьми, – обратился он к промышленнику, – вам удалось выудить деньги у губернатора? Ведь нам было сказано, что у них ничего нет.
– Мой дорогой друг, вы не поняли. У властей ничего нет. Никто ничего и не поставляет.
Михаил нахмурился:
– Тогда что это?
Суворин снова ухмыльнулся:
– Это я сам купил. Мои агенты раздобыли зерно на юге и доставили сюда. К властям оно не имеет никакого отношения.
Несколько секунд Михаил молчал, не в силах вымолвить ни слова. Николай увидел, как на глаза старика навернулись слезы. Он ухватил Суворина за рукав и пробормотал:
– Как мне вас благодарить, Владимир Иванович? – и покачал головой. – Что я могу сказать?
На минуту Михаил Бобров словно впал в ступор, а потом вдруг выдал нечто неожиданное. Запрокинув голову и собрав все свои силы, он закричал в приступе отчаяния, стыда и негодования:
– Черт бы побрал этих бюрократов! Черт бы побрал этого губернатора! Будь проклято правительство в Санкт-Петербурге! Говорю вам, эти люди для нас бесполезны. Пусть они дадут власть местным земствам, так как сами не умеют управлять.
Он прокричал это перед слугами, возницами и несколькими жителями деревни. Казалось, ему плевать на последствия. Слова шли прямо из сердца. Михаил Бобров, помещик, дворянин, либерал, но при том всю свою жизнь верный монархист, в этот миг поставил крест на своем правительстве. Николай знал, что в ту голодную зиму в центральных губерниях так думали и другие помещики и члены земских управ.
И вот спустя годы Николай Бобров, оглядываясь назад и вспоминая этот день, бормотал: «Это и было началом революции».
А ранней весной случилась первая вспышка холеры.
Все началось с нескольких изб, разбросанных вдоль берега реки ниже городка Русское. Почему именно там – никто не знал. Может быть, потому, что там была старая мусорная свалка, а может, и нет.
Поначалу, когда у нескольких человек случилась диарея, никто не обратил на это особого внимания. Но затем, спустя два дня, у одного из них внезапно начались сильные выделения из кишечника беловатого и желтоватого вещества, похожего на сыворотку. Вскоре после этого больного вырвало тем же самым веществом, а затем он стал жаловаться, что у него горит желудок, и попросил воды. На следующий день у него случились сильные судороги в ногах, а тело начало синеть. Глаза его так ввалились, что голова стала похожа на череп, а вместо голоса он мог лишь с трудом выдавить из себя лишь хриплый шепот. Незадолго до рассвета следующего дня он умер.
После смерти его тело какое-то время оставалось странно теплым. Его жена сказала, что оно стало даже горячее. Она также заметила, что у покойника продолжались мышечные судороги и спазмы, которые пугали ее.
А еще через несколько часов все Русское знало, что пришла холера.
– Надо как-то оградить от этого деревню, – ежедневно, как молитву, повторял Михаил Бобров. – Если бы Россией управляли должным образом, – говорил он, – то, само собой, вся территория была бы оцеплена. Там был бы санитарный кордон.
Но ни местная, ни центральная администрация не могла этого сделать: люди по-прежнему беспрепятственно перемещались туда-сюда. Однако благодаря усилиям Бобровых и Суворина был введен своего рода неофициальный карантин, который вроде как препятствовал распространению страшной холеры.
И действительно, положительный результат от их усилий вскоре был подтвержден молодым врачом, которого земство сумело нанять для борьбы с эпидемией.
– В других местах она свирепствует почти бесконтрольно, – сказал врач. – Ослабевшие от голода люди подвержены любым заболеваниям.
Вскоре Николай близко познакомился с этой болезнью.
– Она в первую очередь поражает молодых и старых, – сообщил ему доктор. – В наиболее серьезных случаях, как правило, сразу же начинается белесоватого цвета рвота и диарея. Обычно через день или два больной умирает. Но есть и шанс остаться в живых, – добавил он. – Как правило, большинство смертельных случаев приходится на первую стадию болезни. Так что первая неделя – самая опасная. Но далее многие из заболевших выживают.
В этом городке было несколько десятков таких заболеваний: два-три случая – в монастыре, несколько – в соседних деревнях. Николая восхищало то, как молодой врач выполнял свою работу.
– Хотя, по правде говоря, я мало что могу сделать, – признался он. – На ранних стадиях я выписываю опий или нитрат серебра, а когда начинаются судороги – горчичники и хлороформ. Если заболевшие держатся и есть шанс выкарабкаться, то бренди или нашатырный спирт могут вернуть их к жизни. И это, – сказал он с усмешкой, – самое главное.
Бедный доктор вскоре остался с пустыми руками. Центральное правительство снова обещало медикаменты, но на этот раз Бобровы даже не ожидали их поставки – их и не было.
– Все мои запасы первоклассного бренди кончились в первую же неделю, – грустно улыбнулся Михаил. Николай отправился в уездный центр за лекарствами, но ничего не нашел. Однако в Москве Суворину удалось раздобыть опия, бренди и нитрата серебра. И молодой врач работал не покладая рук.
