Это была не его вина. Земство организовало хлебные склады, тщательно следило за распределением продовольствия, Михаил и другие члены управы постоянно ездили по своему уезду. Но ничто не могло изменить того факта, что запасы зерна подходили к концу. «Еще восемь недель – и все зерно кончится, – говорил Михаил сыну. – Что будет после – бог его знает. Мы пытались закупить зерно в других губерниях, которые пострадали не так сильно. Но… – Он развел руками. – Ничего не получилось».
Хотя сами Бобровы не испытывали недостатка в продовольствии, Николаю было ясно, что ощущение голода вокруг – сильный гнет для его родителей. Отец выглядел серым и осунувшимся, его обычный оптимизм полностью иссяк. Мать же, Анна, обычно такая решительная, казалась бледной и растерянной. Но она все-таки отвела сына в сторону и твердо сказала: «Николай, ты должен взять все на себя. Твой отец устал, выдохся».
Николай прошелся по деревне. Здесь все было, как всегда. К своей радости, он обнаружил, что Арина еще жива – маленькая, сморщенная бабуля, но с таким же острым, как в былые годы, взглядом. Тимофей Романов и Варвара, его жена, оказали ему теплый прием. Их дочь, малышка Ариша, как ее называл Николай, была теперь приятной скуластенькой семнадцатилетней девушкой. Только Борис, их сын, отнесся к нему довольно прохладно, но Николай не придал этому большого значения. Жители деревни, как показалось Николаю, пребывали в тихом смирении. Старшие заботились о том, чтобы в каждой семье был хлеб. В некоторых избах еще оставалась солонина. И большинство семей каждый день отправлялись на зимний лов рыбы, для чего делали проруби во льду. «Но, – заметил Тимофей, – думаю, будете нас, сирых, поминать, не поминайте лихом, Николай Михайлович».
В монастыре, имевшем хлебные склады, монахи взяли на себя заботу об окрестных крестьянах, ежедневно выдавая им муку. «У нас запас на девять недель», – сказали ему монахи.
– Теперь все зависит от человека, который находится в Русском, – сказал ему отец. – Это Владимир Суворин.
Владимир был старшим внуком старого фабриканта Саввы и братом несчастного Петра Суворина. Михаил Бобров никогда не рассказывал сыну о письме, компрометирующем Петра, и о том, как он использовал это письмо для шантажа Саввы. Михаил Бобров предпочитал держать инцидент в тайне. Поэтому о Петре Николай знал только, что тот куда-то исчез и спустя некоторое время появился снова. «Кажется, он преподает в Москве, – сказал отец Николаю. – Сюда никогда не приезжает». С другой стороны, о Владимире Суворине Николай слышал больше. Могущественный промышленник жестко, но справедливо управлял своими фабриками в Москве и в Русском. Его рабочие никогда не работали больше десяти часов в день; детский труд не использовался; на производстве существовали многочисленные меры безопасности, и как в цехах, так и в жилых помещениях было чисто; не применялась и система жестоких штрафов за мелкие нарушения. И, в отличие от некоторых ведущих российских промышленников, он не сталкивался на своих предприятиях с забастовками. В Москве, как слышал Николай, у Владимира Суворина был огромный дом, но он часто приезжал в Русское. Однако Николай, поскольку сам редко бывал здесь, никогда не встречался с ним.
– Каков он, этот Суворин? – спросил он отца.
– Огромный. Внушительный, – ответил тот, так что Николаю представилась какая-то высокая и грозная фигура, наподобие старого Саввы.
На второе утро по приезде Николая Владимир Суворин наведался к Бобровым. Да, он был огромен. Но не так, как предполагал Николай. На самом деле он ни на кого не был похож.
Владимир Суворин был гораздо выше среднего роста и сложением походил на медведя, но на этом всякое сходство с представителем животного царства заканчивалось. Даже когда он вылез из саней и направился к вышедшей навстречу ему семье Бобровых, казалось, все окружающее наполнилось ощущением его властного присутствия, – он же, сняв серую перчатку, обменявшись рукопожатием со старшим Бобровым, ласково улыбнулся, словно обволакивая всех своим обаянием.
– Мой дорогой друг…
Ощущение его обаяния только усилилось, когда они вошли в дом. Крупная фигура Суворина была облачена в прекрасно скроенный сюртук, приоткрывавший небольшой животик. Глядя на большое квадратное лицо фабриканта, можно было догадаться, что, в сущности, живется ему неплохо. Короткая стрижка уже редеющих волос, крупный, но правильной формы нос, идеально ухоженные темно-каштановые усы и бородка. Серый шелковый шейный платок был скреплен большой бриллиантовой булавкой. От Суворина исходил легкий и приятный аромат одеколона.
Николай зачарованно наблюдал за ним. Как и все, кто жил в Санкт-Петербурге, он относился к Москве с чувством некоторого превосходства. Москва была провинциальной, купеческой. В Петербурге же Николай вращался в самых лучших кругах. Он знал людей императорского двора, космополитически настроенных аристократов. Он знал дворян с домами-дворцами. А этот человек – внук одного из бобровских крепостных, – не принадлежавший к высшим слоям общества, как сразу почувствовал Николай, был гораздо большим космополитом, чем они. Его русская речь была изысканной, а по нескольким его репликам стало ясно, что он говорит и по-французски. Николай тогда еще не знал, что Суворин одинаково хорошо изъясняется также по-немецки и по-английски.
Но откуда эта необыкновенная аура, окружавшая Суворина? Он как монарх или восточный властелин, подумал Николай. Его черные, широко расставленные глаза, казалось, светились проницательностью и умом. Прежде же всего в Суворине впечатляли его удивительное спокойствие и сила. У него прекрасные манеры, но он говорит и делает именно то, что ему нравится, и все ему подчиняются, – размышлял Николай, впервые лично встретившись с такого рода человеком. Владимиру Суворину был всего сорок один год, он уже давно свыкся с приятной мыслью, что при желании мог бы купить все, что душе угодно. Сознание этого вкупе с интеллектом и культурой могли превратить даже внука крепостного в принца.
И вот этот большой человек взял их всех в оборот. К Николаю он отнесся как к надежному коллеге: «Слава богу, что вы здесь, Николай Михайлович». К старому Михаилу он отнесся с вежливой заботой: «Вы так много сделали, дорогой друг. Пришло время позволить молодому поколению взять часть бремени на себя. Но я знаю, что вы будете присматривать за всеми нами». Через какие-то две минуты Николай уже испытывал гордость оттого, что судьба свела его с этим человеком.
– Есть новости от губернатора, – сказал Суворин. – Правительство будет поставлять нам зерно. Его везут с Украины, и через месяц мы его получим. Как вы знаете, у нас осталось запасов еще примерно на восемь недель. Я сам поговорю с губернатором, дабы убедиться, что никаких сбоев не будет. Так что все, что нам нужно сделать, – это держать всех в добром здравии. Да, спасибо, chère madame, я бы с удовольствием выпил бокальчик, холод ужасный. – И Владимир расположился поудобнее.
В этот визит Суворина Николай познакомился с ним поближе. Он потерял жену, женился снова, и у него есть сын. Два месяца в году он проводил в любимых путешествиях. Он знал Париж так же хорошо, как и Москву. Он лично знал таких художников, как Ренуар и Моне, встречался с великим писателем Львом Толстым в его имении в Ясной Поляне. Чайковского он тоже знал. «И его несчастную жену», – добавил он со вздохом. Это был сверкающий мир литераторов, переполненных салонов, знатоков и рачительных покровителей искусства – мир, в который, как и везде, пропуском служили высокое положение или огромное состояние, но где на самом деле приветствовались лишь талант и выдающееся мастерство. Было ясно, что ко всему тому Суворин – человек исключительной деловой хватки. Николай также много узнал о работе, проделанной земствами за последние несколько месяцев.
