Приближаясь к особняку, он не мог не испытывать чувства удовлетворения и даже ликования. Все было, как и должно было быть. И в кармане у него лежали два письма.
Подделать почерк Петра Суворина было нетрудно. Во всяком случае, у Попова был талант к такого рода вещам. Но больше всего он гордился стилем этих двух маленьких сочинений. Из длинного революционного эссе, которое дал ему Петр, он использовал не только обороты речи молодого человека, но и ход его мыслей. «Я заполучил саму его душу», – думал он с улыбкой, когда писал эти два письма. Их подлинность не могла вызвать никаких сомнений.
Сами письма были очень просты. Одно было адресовано Николаю Боброву, его предполагаемому соратнику по заговору. В нем сообщалось, что Петр уезжает, что он собирается сжечь фабрику своего деда и что печатный станок и листовки надежно спрятаны в доме Саввы Суворина, где их никто не найдет.
Оставалось только передать это письмо Михаилу Боброву. Как только тот пригрозит им Суворину, злой старый заводчик будет полностью нейтрализован. Если он пригрозит арестовать Николая, то его собственный внук тоже окажется за решеткой. Именно это идеальная симметрия и была столь дорога сердцу Попова.
Второе письмо было просто дополнительной страховкой для него самого, в будущем оно могло пригодиться. Это было письмо от Петра к Попову, в котором он сообщал, что собирается податься в бега, и благодарил Попова за все добро, которое тот для него сделал. Прежде всего, оно было замечательным оправданием Попова.
«Вы были хорошим другом Николаю и мне, и я знаю, что вы умоляли как его, так и меня отказаться от наших революционных идей и встать на путь постепенных правительственных реформ. Но вы не понимаете этих вещей, мой друг, и не знаете, как далеко мы зашли, а сказать вам об этом я не могу. Лишь только надеюсь, что однажды, когда займется новая заря, мы снова встретимся как друзья и вы убедитесь, что все действительно делалось ради светлого будущего.
Прощайте».
Всех перехитрив и доказав себе, что никто ему здесь в подметки не годится, Попов прикидывал побыть у Бобровых еще несколько дней, вытряхнуть из них немного денег, а потом уехать.
Только две вещи удивили его. Во дворе он обнаружил весь свой багаж. Откуда у хозяина дома такая уверенность, что гость уедет именно этой ночью? И вот теперь, войдя в гостиную, он стоял перед оцепеневшим от изумления помещиком, смотревшим на него, словно на привидение. Бобров, должно быть, считал, что гость уехал, раз его багаж был уже упакован.
Попов изучающе посмотрел на Михаила. Мозг его работал быстро.
– Удивлены, что я здесь? – поинтересовался он.
– Удивлен? – Михаил был явно растерян. – Ни капельки, мой дорогой друг. Да и с чего бы мне удивляться?
– Действительно, с чего?
Собственно говоря, с чего бы это помещику краснеть и называть его «мой дорогой друг»?
И вот теперь, лихорадочно пытаясь осознать происходящее, Михаил подумал, что раз Романовы упустили Попова, то теперь они могут в любой момент появиться здесь. И что тогда? Увезут его на своей телеге и прирежут? Нет, он этого не вынесет. Но что же ему, черт возьми, делать? Сам того не сознавая, он с тревогой глянул на дверь.
Для Попова этого было достаточно. Он не знал деталей, но смысл был ясен. Кто-то его выслеживал, и помещику было страшно. Очень хорошо, он, Попов, еще раз всех опередит.
– Если бы я мог в ваших интересах полностью нейтрализовать Суворина, что бы вы дали? – негромко осведомился он. И в ответ на полный отчаянной надежды взгляд Михаила рассказал ему о письме Петра Суворина к Николаю и о его содержании.
– Это письмо у вас есть? – нетерпеливо спросил Михаил.
– Оно припрятано, но я могу его отдать – за определенную цену.
– И сколько же это?
– Две тысячи рублей.
– Две тысячи? – Бедняга Михаил выглядел ошеломленным. – У меня нет столько нет.
Судя по тому, как Михаил нервничает, похоже, он говорит правду, подумал Попов.
– А сколько у вас есть? – спросил он.
– Думаю, около полутора тысяч.
– Отлично. Пусть столько.
Михаил вздохнул с облегчением, потом снова напрягся.
– Есть еще кое-что, – нервно сказал он. – Если я дам вам денег, вы должны немедленно уехать.
– То есть как это? Прямо сейчас, посреди ночи?
– Да. Сразу. Это очень важно.
Попов слабо улыбнулся. Значит, все так, как он и предполагал. «Ничего себе, – подумал он, – у этого глупца хватило смелости прикончить меня, а теперь такая типичная паника».
– Вам придется дать мне лошадь, – сказал он. – И очень хорошую.
– Да, конечно.
Лошадь тоже стоила немало. Просто поразительно, какую обретаешь власть над тем, кто виноват.
– Принесите деньги, – велел он.
Через четверть часа все было готово. Попов ехал верхом на лучшей лошади Михаила Боброва. У него в кармане было полторы тысячи рублей, а у помещика – драгоценное письмо. Перед уходом Попов на мгновение остановился, подумав, не разбудить ли Николая, чтобы попрощаться. Но он решил этого не делать. Его друг исполнил свою миссию. Попову нечего было ему сказать. Он посмотрел сверху вниз на помещика, который все еще был полон тревоги и волнения.
– Ну что ж, до свидания, до революции, – не без галантности произнес Попов. А потом растворился в темноте.
Через час оба Романова явились к Боброву с единственным вопросом – не возвращался ли Попов? Чтобы они не вздумали преследовать беглеца, помещик только покачал головой:
– Нет…
Пожар в Русском захватил склад, один соседний дом и четыре маленьких дома, стоявшие по периметру, на крыши которых попали искры. Только на следующее утро выяснилось, что Наталья и Григорий куда-то исчезли; их обугленные останки были найдены спустя несколько часов.
В результате беседы, которая состоялась ранним утром между Саввой Сувориным и Михаилом Бобровым, никакого полицейского расследования пожара так и не было. Официальная версия – несчастный случай. Почему Наталья и Григорий оказались запертыми в кладовой – никто так и не объяснил. Однако было замечено, что несколько недель спустя у семьи местного начальника полиции появились новые наряды, да и сам он в свободное от службы время расхаживал в новом сюртуке.
Варя Романова родила ребенка в конце года. Девочку решили назвать Ариной. Варя так привязалась к малышке, заменившей ей потерянную дочь, что девочка благополучно пережила зиму, совершенно не подозревая, что другая Арина, ее бабушка, не раз склонялась над люлькой и шептала: «Я знаю, что должна была бы избавиться от тебя, но не посмела».
Ребенок также никогда не узнал о другом незначительном событии, которое произошло всего через неделю после окончания зимы.
У Михаила Боброва был обычай каждую весну перебирать свои бумаги. Поскольку это мероприятие случалось раз в год, всегда накапливалось много чего, с чем следовало разобраться. Письма, заметки, которые он делал для себя, записки земских чиновников, неоплаченные счета… Бумаги складывались на большом столе в его кабинете, поверх книг, стоявших на полках вдоль стен, и в ящиках письменного стола. Он получал удовольствие от этого занятия: оно позволяло ему окинуть взором минувший год своей жизни, и на этот неторопливый обзор у него обычно уходило три-четыре дня. В частности, он любил перечитывать письма; и многие из них он потом перевязывал лентой и хранил в коробках на чердаке. Когда его жена говорила, что это пустая трата времени, он спокойно отвечал: «Как знать» – и с удовольствием продолжал копошиться в бумагах.
