– А ты его любишь?
– Конечно.
Он ничего не сказал, но ее ответ его не убедил.
«Если бы только у меня было больше денег, – подумал Борис, – тогда Наталье не пришлось бы работать на фабрике и у нее был бы муж из деревни». И кто же все так усложнил? Он сам, когда отделился. Знал бы он о последствиях, то, возможно, поступил бы иначе. Да, он был виноват, и проблема заключалась в деньгах. Но что же ему теперь делать? «Я что-нибудь придумаю», – сказал он себе.
– Не спеши так, – обнял он Наталью за плечи. – Гляди, не ошибиться бы.
Они так и сидели на берегу речки, в тишине и покое, радуясь, что снова вместе, а затем Наталья вдруг сунула руку под рубашку и вытащила листовку.
– Прочти-ка, – сказала она с легкой улыбкой.
Удивленный Борис взял листовку и прочел.
Это был замечательный документ, написанный кратко и по существу. Примерно теми же словами, какие выкрикивал Николай Бобров, листовка призывала крестьян готовиться к грядущему дню, когда революция возвестит о начале нового мира. Она была направлена, конечно, против помещиков, но особенно язвительно отзывалась о новом классе эксплуататоров-фабрикантов вроде Суворина, «которые относятся к вам как к скотине». Эти люди должны быть полностью уничтожены, говорилось в листовке. «Объединяйтесь, – призывала она. – Будьте готовы!»
Это было очень красноречивое воззвание, и, когда Борис прочел, ему стало не по себе.
– Где ты это взяла?
– Где взяла, там нету больше.
– Но это же опасно, Наталья.
– Ты же был за революцию. Ты же так и сказал Николаю Боброву.
– Я хочу побольше земли. Но вот это… – Он покачал головой. – Это совсем другое дело. А ты держись-ка от этого подальше. Знаешь, чем это пахнет?
А потом, когда Наталья только пожала плечами, он спросил:
– Это тебе Николай Бобров дал?
– Нет.
– А кто?
– Нипочем не угадаешь!.
– Побожись, что отстанешь от них.
– Не стану. Но ты и сам помалкивай. Никому не говори, что я тебе показывала.
– Да уж не скажу.
Вдруг его осенило.
– А Григорий твой – он тоже из этих? Нешто он тебя впутал?
– Может, да, а может, и нет. Может, это я его впутала.
Он вернул ей листовку.
– Так, Наталья, наше дело сторона – ничего я не знаю, ничего не видел. А если у тебя еще такие есть – сожги немедля.
Он встал. Это была его вина – вина в том, что сестра оказалась на этой проклятой фабрике, что она решила выйти замуж за Григория и что теперь ей грозит бог знает какая опасность. Он должен был что-то сделать… Если бы только знать, что именно.
Савва Суворин был человеком проницательным. Когда он каждый день обходил цеха, его острый взгляд ничего не упускал, и старик гордился тем, что шпионы ему были не нужны. Правда, его бригадиры докладывали ему обо всем. «Еще бы не докладывали: боятся, что я все равно узнаю», – говорил он. И без сомнения, по какой-то похожей схеме он был осведомлен и обо всем, что происходит в деревне Боброво.
К тому же Савва пребывал в хорошем настроении. Две недели назад он всерьез беспокоился о своем внуке. Парень стал таким молчуном и угрюмцем, что и Савва, и его жена опасались за его здоровье. И только за последние несколько дней Петр почему-то переменился: лицо его прояснилось, – казалось, он снова начал проявлять интерес к окружающему и повеселел. «Я чай, – сказала старая Мария, – оклемался он, да и приобык малость, городскому-то с непривычки трудно».
А Савва с нетерпением ждал наступления лучших дней.
Однажды утром, всего через три дня после этих слов своей жены, он заметил, как молодой Григорий протягивает листок бумаги своему товарищу по работе. Сначала он не придал этому никакого значения. Когда он увидел, как тот, второй работник, сунул бумагу под станок, он все еще не мог заподозрить, что это может быть что-то важное. И только праздное любопытство заставило его в тот вечер сунуть палку под станок и вытащить лист бумаги, оказавшийся одной из листовок Попова.
Савву Суворина охватила такая ярость, что он сломал о колено тяжелую палку. На мгновение он представил себе молодого Григория, которого он тоже был готов переломить, как эту палку. Но одной из главных сильных сторон старика было то, что тяжелая жизнь научила его никогда не действовать опрометчиво. Откуда, спрашивал он себя, у Григория взялась эта листовка? Неужто бедняк-крестьянин мог сам напечатать? Савва положил листовку в карман и глубоко задумался.
А в тот же день, только позднее, на ячменном поле Тимофей Романов озадаченно смотрел на сына. Ибо предложение, которое Борис сделал своему отцу, застало старика врасплох.
– То есть, говоришь, надо нам к Боброву за деньгами? Чтобы дал Наталье на приданое?
– И чтоб за долги заплатить.
– С чего это он даст денег?
– Ну, вы вроде дружили. Ребятишками играли вроде. И потом – он же раньше-то помогал?
– Да и у него самого денег кот наплакал, – возразил Тимофей. – Я и не хочу просить – все одно не даст.
– А если не откажет…
– Ты это к чему ведешь?
– Да вот думаю, есть у него резон не отказывать. Помнишь, как Николая едва не заарестовали?
– Ну так блажной он.
– Может, блажной, а поглядеть – так и не блажной вовсе. Что он, что еще какие-то – точно смуту мутят. Вот те крест.
– Почему тебе знать?
– Потому и знать. Но если моя правда и Николай этот здоровехонек, а мы Боброву скажем, что кое-что и нам известно, – то, глядишь, и раскошелится, смекаешь?
– То есть запужать его желаешь?
Борис усмехнулся:
– А хоть бы и да.
Тимофей недоуменно покачал головой. Ему это было не по душе.
– Не, не по мне это, – сказал он.
– А вместе пойдем, – предложил Борис. – Не надо сразу нахрапом. Просто поглядим на него. Поди заелозит, заегозит…
И так как Тимофей все еще выглядел растерянным, Борис добавил:
– Ты, папаша, просто подумай об том. Пока просто подумай.
На следующий день, когда полуденное солнце стояло уже высоко, жители Боброва с трепетом увидели высокую фигуру Саввы Суворина, в высоком цилиндре и черном пальто, с новой тростью в руках, шагавшего им навстречу. Однако он прошел прямо через деревню, не глядя ни направо, ни налево, и направился к господскому дому.
Он собирался встретиться с хозяином усадьбы.
Этот маршрут вызвал в памяти Саввы немало довольно мрачных картин далекого прошлого. Минуло шестьдесят два года с тех пор, как он вместе с отцом шел по этой самой тропинке за разрешением посетить Москву. Сорок семь лет прошло с тех пор, как Алексей Бобров вернул его после поимки и приказал выпороть беглого крепостного. И теперь каждая подробность тех событий была свежа в его памяти, будто все это было только вчера. Савва никогда не забывал случившегося.
