После чего он улыбнулся.
Михаил был ошарашен. Он посмотрел сначала на одного, потом на другого.
– И ты называешь этого человека своим другом? – с отвращением сказал он Николаю. А потом с яростью обратился к Попову. – Неужели вы думаете, что это вам сойдет с рук?
– Да.
Михаил молчал. Молодой смутьян действительно мог представлять опасность для Николая. «Господи, если бы у меня было больше информации – ну хоть что-нибудь, что можно было бы повесить на этого Попова», – подумал он. Может, что-нибудь и подвернется. А пока, хотя ему было ненавистно выказывать слабость перед этим отвратительным незваным гостем, он решил поосторожничать.
– Вы, пожалуй, можете пригодиться, – сказал он наконец. – Можете остаться здесь на некоторое время на следующих условиях: вы должны воздержаться от всякой политической деятельности и всем скажете, что Николай болен. Но если из-за вас начнутся неприятности или вы впутаете Николая в свою деятельность, то, пожалуй, обнаружите, что у меня больше влияния на здешние власти, чем вам кажется. Вы меня поняли?
– Это меня вполне устраивает, – миролюбиво сказал Попов и вышел из комнаты.
Через полчаса Николай заглянул в комнату к Попову. Тот пребывал в спокойной задумчивости.
– Это был блестящий трюк, когда ты сказал отцу, что разоблачишь меня, – заметил Николай. – На него было жалко смотреть.
Никогда еще он так не восхищался своим мозговитым другом.
– Да, вроде того.
– Но что же мне теперь делать? Я не могу просто так сдаться. Может быть, мне пойти в другую деревню и попытаться поднять там крестьян?
На что, к его разочарованию, Попов отрицательно покачал головой.
– На данный момент, Николай, – сказал он, – я хочу, чтобы ты остался дома и послушался своего отца. – И когда Николай начал было протестовать, остановил его. – Понимаешь, у меня есть кое-какие дела в Русском, и ты мне служишь необходимым прикрытием. Так что давай держаться вместе, дружище.
– Ну, если ты считаешь, что так будет лучше… – неохотно согласился Николай. Он с любопытством посмотрел на Попова. – А что ты задумал?
Попов помолчал, словно что-то обдумывал, а потом заметил:
– Конечно, он прав, твой отец.
– Прав? Ты о чем?
– О крестьянах. Они за нами не пойдут.
– Возможно, со временем… – предположил Николай.
Воцарилось молчание.
– Господи, как же я их презираю! – пробормотал Попов.
Эти слова привели Николая в некоторое замешательство.
С того дня, когда Николай попытался начать революцию, прошло две недели, и в селе Боброво все было спокойно.
Николая Боброва никто больше и в глаза не видел. Было известно, что он находится в поместье. Тамошняя прислуга говорила, что он иногда ходит гулять в лес за домом, а в остальное время вроде как отдыхает или читает книги.
Что же касается его друга Попова, то теперь его часто можно было видеть бродящим с блокнотом и альбомом для рисования. Где-то в бобровском доме он нашел старую широкополую шляпу, некогда принадлежавшую Илье, – в ней он был похож на художника. Жители Боброво часто видели, как он спускался к мостику, чтобы с тропинки на другом берегу реки нарисовать вид на деревню. Кроме того, он часто отправлялся по проселочной дороге через лес в Русское и рисовал монастырь или городские закоулки. И если кто-нибудь спрашивал его о Николае Боброве, он печально качал головой и говорил: «Бедняга. Будем надеяться, что он скоро поправится».
Но если деревню удалось ввести в заблуждение, то Арина оставалась при своем мнении. Она молчала, но прекрасно знала, что Николай не болен. Что же касается Попова, то что́ он задумал, этот злой человек? – спрашивала она себя. Шли дни, и Арина несколько раз доверительно говорила дочери: «Эх, Варя, не к добру это все». Но когда та ее спрашивала, что именно, она только качала головой: «Не знаю, милая моя».
Возможно, думала она, это ее собственные семейные проблемы вызывали у нее дурное предчувствие. Дела у Романовых шли плохо. Молодой Борис и его жена стали жить отдельно, и уже было видно, как приходится напрягаться Тимофею. Теперь, когда он остался единственным кормильцем в доме, его простое крестьянское лицо осунулось, а взгляд стал рассеянным. Казалось, что Тимофей страдает от какой-то боли. Фабричное жалованье Натальи было в помощь, но последнее время в девушке мелькало что-то такое, что заставляло Арину смотреть на нее с подозрением. «Странно мне, – отмечала Арина. – Или Наташка сбежать наладилась, или какую глупость выкинет». Беременность Вари тоже была не в радость. Дочь выглядела бледной и нездоровой. Однажды, когда они вдвоем пошли в лес за грибами, молодая женщина споткнулась о корень дерева и, упав на землю, так и осталась лежать, вместо того чтобы сразу подняться.
– Ой, убьет он меня, мама, – простонала она, берясь за живот, – убьет, я чую.
И чем больше Арина думала об этом, тем ей становилось яснее, что, когда ребенок родится, от него нужно будет избавиться. «В старости легче быть твердым, – думала она, – видишь все, как оно есть, без прикрас». И если что и подтверждало ее убеждения, так это разговор с Натальей, случившийся однажды вечером.
Наталья была очень горда собой, когда поделилась с семьей своей новостью. На то у нее были причины – ведь она добилась от Григория того, чего хотела.
Далось это ей непросто – приходилось постоянно преодолевать его нежелание и застенчивость. Это стало своего рода игрой, которой она была занята чуть ли не круглосуточно, едва ли осознавая, насколько эта игра превратилась в навязчивую идею. Как медленно они продвигались вперед после того первого поцелуя, пока Наталье приходилось терпеливо взращивать маленький цветок его доверия и привязанности; как неуверенно рос этот цветок на холодной, голой земле его пустой и неопытной молодости. И какое волнение она испытывала, обнимая его маленькое тощее тело и чувствуя, как он постепенно пробуждается к жизни. Что же получилось в результате ее столь долгих и терпеливых усилий? Была ли это любовь? Или привязанность? Наталья полагала, что да, нечто такое, коль скоро там, где прежде не было ничего, появилась жизнь. Главное, она теперь испытывала странное и удивительное чувство обладания. «Это мое», – думала она. И поскольку завершением этого процесса, расцветом жизни должно было стать замужество, ей казалось, что это и есть решение всего на свете.
Что же касается Григория, то он, собственно, позволил себя обхаживать. Постепенно их невинные объятия наполнились для него волнением, которого он еще не испытывал. По мере того как росла его уверенность в себе, росло и желание узнать тело девушки и познать ее. Он прекрасно понимал, что если он зайдет так далеко, если она пустит его в этот новый мир чудес, то они должны будут пожениться. «Ну ладно, возьму ее в жены», – думал он.
И что же? Он будет лежать рядом с ней. Все ее тело будет принадлежать ему. Эта мысль была настолько волнующей, что он рассмеялся. А что еще, что дальше? Дальше этого он почти ничего не мог себе представить, кроме одного. Как только они поженятся, он отвесит ей оплеуху и задаст трепку. Так он станет хозяином в собственном доме. Это было то немногое, что он знал о браке.
