– Про передел и новое время, о чем Николай Михалыч говорили, – оно и до фабричных касается?
– Ну конечно же, – снова улыбнулся он.
– А что дальше будет?
– Все заводы будут отданы крестьянам, – не задумываясь ответил Попов.
– И весь день надрываться не станем? И Суворина турнут?
– Совершенно верно.
– У меня друг есть, – поколебавшись, сказала она, – ему бы это послушать. Но он теперь на фабрике.
На сей раз Попов посмотрел на нее с интересом.
– Если твой друг хочет, чтобы я с ним поговорил, я буду в Русском сегодня днем, – сказал он. И, видя тень сомнения на ее лице, добавил: – Я знаю одно очень укромное местечко.
В тот день Николай не пошел работать в поле, а под вечер спустился в деревню и, сев на табурет перед избой Романовых, отметил, что собравшихся гораздо больше, чем накануне. Это его обрадовало. На самом деле он не собирался выступать этим вечером. Попов почему-то оставил его одного, отправившись в Русское, и можно было бы подождать другого удобного случая, но Евгений его уговорил: «Смелее, мой друг. У них было время подумать о том, что ты сказал вчера. Возможно, за тобой последует больше крестьян, чем ты думаешь. Иди к ним, Николай».
Толпа была не только больше, но и возбужденней. Там было несколько стариков, а также сам староста деревни, стоявший с краю. Николая уже давно ждали.
Ему и в голову не приходило, что крестьяне собираются его арестовать. Действительно, кто-то из мужиков хотел заранее съездить за приставом из Русского, но староста, учитывая, что это помещичий сын, запретил. «Сам сперва послушаю, а там и решим, что делать», – рассудил он. И вот теперь, когда Николай заговорил, староста стал внимательно слушать.
– И снова, друзья мои, я стою перед вами с хорошими новостями. Я стою перед вами на заре новой эры. Ибо сегодня по всей нашей любимой России происходят великие события. Я говорю не о нескольких протестах, не о сотне бунтов, даже не об огромном восстании, которые мы видели в прошлом. Я говорю о чем-то более радостном и более глубоком. Я говорю о революции.
Толпа ахнула, словно в предвкушении чего-то недоброго, и Николай увидел, что деревенский староста вздрогнул. Но он не заметил Арину, куда-то поспешившую из деревни.
Евгений Попов спокойно смотрел на взволнованного Петра Суворина. Какое у него доброе, чуткое лицо, несмотря на слишком большой нос. Как странно, что внук мрачного старика Саввы Суворина оказался такой поэтической натурой.
Ибо документ, который он дал прочесть Попову, был почти стихотворением. Конечно, бедняга Петр Суворин этого не понимал. Он думал, что написал призыв к революции.
У них были странные отношения. Попову не потребовалось много времени, чтобы стать наставником Петра. Вскоре Петр признался ему в ненависти к суворинскому заводу, в чувстве вины перед тамошними рабочими, в смутном поэтическом стремлении к лучшему миру. Попов дал ему экземпляр романа «Что делать?» и поговорил с ним о его обязанностях на будущее. Несколько дней назад Попов заявил, что является членом довольно крупной организации, возглавляемой Центральным комитетом. Он видел, что это заинтриговало Петра. Он обронил еще несколько фраз насчет будущих действий и дал понять, что у него есть маленький печатный станок. Но прежде всего он покорил Петра с помощью обычной похвалы. Просто удивительно, насколько люди нуждаются в том, чтобы их хвалили. Наследник огромного суворинского предприятия был явно важной добычей – потенциально гораздо более важной, чем Николай Бобров, – однако идеализм и сумбур в голове младшего Суворина были таковы, что Попов отметил для себя: «Я могу из него веревки вить, но что с ним таким делать – ума не приложу».
Сочинение, которое Петр теперь принес Попову, лист за листом исписанные его нервным почерком, было страстной квинтэссенцией всех его мыслей. Это был призыв к социальной справедливости, почти религиозный призыв к человеческой свободе. Он с отчаянием говорил об угнетении, которое царило в Русском, – не столько телесном, сколько духовном. И все завершалось призывом к революции. Благородной революции.
На это сочинение у него ушел не один час, и теперь, насупившись, он ждал вердикта от своего наставника.
– Вы хотите сказать, – спросил Попов, – что народ может взять власть мирно, без кровопролития? Что угнетатели просто сдадутся без боя, когда народ откажется работать на них?
– Именно.
– Просто какой-то крестный ход получается, – заметил Попов.
– И действительно! – Петр просиял. – Мне бы это и в голову не пришло!
Попов внимательно посмотрел на него. Он не мог себе представить, как будет его использовать, но что-нибудь наверняка придумает.
– Я оставлю это себе, это может очень даже пригодиться, – сказал он. – Я покажу это в Центральном комитете. А пока подождите.
Петр Суворин зарделся от радости. Попов сунул листки в карман и повернулся, чтобы уйти. Ему предстояла встреча с девушкой Натальей и ее другом. Занятно, подумал он, будет ли это еще интереснее?
Когда Михаил Бобров добрался до деревни, он был весь красный. Арина была так настойчива, что он сразу же, чуть ли не рысью припустил вниз. Не знай он Арину всю свою жизнь, не поверил бы ни слову из того, что она сказала. Но сейчас, явившись как раз, когда Николай произносил последние слова своей пламенной речи, Михаил побледнел. Его собственный сын, стоя на табуретке, почти кричал:
– Поднимайтесь же! Берите себе бобровскую землю и все остальные поместья. Ибо это, друзья мои, и есть революция!
Значит, Арина была права. И все же даже сейчас он едва мог это осознать. Его единственный сын – предатель. Он хочет погубить отца и свою собственную мать. Вот как он заботится о родителях… Это было все, о чем в тот момент успел подумать Михаил Бобров. Потом он почувствовал, что Арина настойчиво дергает его за рукав:
– Глядите.
Он вдруг понял, что жители деревни молчат и смотрят не на его сына, а на деревенского старосту, – тот в сопровождении двух своих помощников мрачно направлялся к Николаю.
– В управу же потащат! – прошептала Арина. – В холодную! Барин, ну что ж вы не вступитесь!
Она была права.
Михаилу Боброву не часто приходилось быстро принимать решения, но теперь он это сделал. И в мгновение ока он понял, как поступить.
– Николай! – раздался его голос. Толпа удивленно обернулась. – Николай, мой бедный мальчик!
Он шагнул вперед, Арина за ним.
Он был внушительной фигурой, когда хотел этого. Толпа расступилась перед ним. Даже староста деревни и двое его людей заколебались, когда помещик подошел к своему изумленному сыну. Подойдя, Михаил сердито повернулся к селянам.
– Почему никто не сказал мне раньше? – прогремел он. Затем, повелительно кивнув старосте, добавил: – А ну быстро. Помогите мне. Его надо снять оттуда. Бедный мальчик.
