Он почувствовал, что вполне доволен собой.
– Нет, не понимаете, – Попов спокойно смотрел на него с легким пренебрежением. – Вы просто типичный представитель своего поколения. Вы бесконечно разглагольствуете, проводите какие-то полуреформы, а фактически ничего не делаете. – И он презрительно пожал плечами.
У Михаила Боброва перехватило дыхание. Он сжал кулаки. Какие-то мгновения он молчал, заставив себя очень аккуратно допить остатки вина в бокале. Затем он заметил, что его рука дрожит. Это и в самом деле было возмутительно: такая грубость в его собственном доме! И все же – что самое ужасное – неужели в словах молодого человека была доля правды? Михаилу вдруг представился милый старый дядя Илья, неделями, месяцами, годами сидящий в своем кресле, читающий, говорящий – и ничего не делающий, как и описал Попов. Но вроде бы он сам, Михаил, не был таким, верно?
– Реформы нынешнего царствования были реальными, – сказал он в свое оправдание. – Да ведь мы отменили крепостное право еще до того, как американцы отменили рабство.
– Только на словах, но не на деле.
– Такие вещи требуют времени. – Михаил сделал паузу и со всей серьезностью посмотрел на молодого человека. – Вы действительно считаете, что в России все прогнило?
– Разумеется. А вы разве нет?
Тут, конечно же, и была суть проблемы. Глядя в глаза Попову, Михаил Бобров вынужден был признать, что гость прав. Россия все еще оставалась, к сожалению, отсталой страной. Чиновничество славилось своим лихоимством и продажностью. А выборные земские собрания, которыми он так гордился, не имели никакого влияния на столичное правительство империи, отличавшееся таким же самовластием и произволом, как и во времена Петра Великого или даже Ивана Грозного. Да, конечно, его любимая Россия была гнилой. Но разве нельзя это исправить? Разве такие просвещенные, либерально настроенные люди, как он, Бобров, ничего не меняют? Или этот грубый и откровенно неприятный молодой человек прав?
И пока он молча обдумывал, как ответить Попову, вдруг заговорила жена. Она прислушивалась к их разговору, хотя из философской его составляющей не поняла ни слова. Но одно утверждение она явно уловила.
– Вы говорите, что государство в России прогнило, господин Попов, – подала она голос, – и вы совершенно правы. Это просто позор.
Николай удивленно повернулся к матери.
– И что же с этим делать, матушка? – поинтересовался он.
– Что делать? – удивилась она. – Откуда мне знать? – И затем безапелляционно заявила: – Это решать правительству!
Такой на уровне подсознания ответ и был характерен для подавляющего большинства русского народа.
– Сударыня, – иронически улыбнулся Попов, – вы только что решили всю проблему.
И всем им было ясно, что – да благословит ее Господь – это было ее искреннее убеждение.
На этом дискуссия и закончилась. Но, помимо обиды от слов Попова, у Михаила Боброва осталось печальное и неприятное ощущение, что между ним и сыном разверзлась пропасть. В Николае и его друге было что-то такое, чего он не понимал.
В последующие дни быстро потеплело. В доме Боброва внешне была тишь да гладь. Оба молодых человека каждое утро уходили работать в деревню и возвращались домой усталыми. Все избегали дискуссий, и, когда Михаил изредка спрашивал, хорошо ли продвигается их изучение крестьянства, они уверяли его, что да.
– У молодых людей иногда бывают странные увлечения, – с сомнением заметил он жене. – Полагаю, в этом нет ничего дурного.
– Быть на свежем воздухе очень полезно для Николая, – ответила она. И Бобров вынужден был согласиться, что сын и в самом деле на вид весьма окреп. А молодой Попов иногда выглядел так, как будто ему скучно.
Со своей стороны, Николай был всем доволен. Он наслаждался физическим трудом и обществом крестьян, которые, хотя он никак не мог быть одним из них, казалось, привыкли к нему. Он даже обрадовался, когда неделю спустя Тимофей Романов действительно забыл на мгновение, кто перед ним, и основательно отчитал его, как собственного сына, за то, что канава вырыта не там, где следует.
Хотя Николай и жил с детства среди крестьян, он только теперь по-настоящему понял, какова их жизнь – непомерные платежи, нехватка земли – и то, почему молодой Борис стремился вырваться из гнетущей клетки родительского дома, а также то, какое жалкое будущее ожидает Наталью на суворинской фабрике. «И в такой их жизни наша вина, дворян, – подумал он. – Это правда, что мы паразитируем на этих людях, которым нынешнее устройство России не дает ровно ничего взамен их непосильного труда».
Но, наблюдая за деревней, он заметил и другие вещи. Из книг он знал кое-что о методах земледелия в разных странах и теперь понимал, что практика, которой следовали в Русском, как и в большинстве российских губерний, оставалась средневековой. Плуги использовали деревянные, потому что железные были слишком дороги. Кроме того, пахотные земли все еще располагались полосами, а между ними впустую шли гряды непаханой земли. А поскольку эти полосы регулярно перераспределялись между крестьянами, ни у кого из них никогда не было надела, который можно было бы считать своим личным и обрабатывать с большим тщанием. Но когда Николай однажды сказал об этом Тимофею, тот только посмотрел на него с сомнением и заметил: «Так ведь одним же – вся хорошая земля уйдет, а другим каково?»
Таков был незыблемый закон общины. «Да другое беда, – признался ему Тимофей. – Беда наша, что земля все меньше родит. Истощилась матушка-кормилица, что ж тут поделаешь».
Именно это признание и заставило Николая впервые подробно расспросить отца о деревне. Неужели Тимофей прав? К удивлению сына, ответ землевладельца оказался весьма основательным.
– Чтобы понять русскую деревню, – сказал он, – следует прежде всего признать, что многие ее проблемы заложены внутри ее самой. Истощение почвы тому прекрасный пример. Полгода назад, – продолжал он, – губернское земство наняло для изучения этого вопроса немецкого специалиста. Основная проблема заключается в следующем: наши крестьяне используют трехпольную систему севооборота – чередование пара, озимых и яровых культур. Что, проще говоря, не очень эффективно. В других странах применяют многопольные, до шести лет, севообороты и высевают клевер и вико-овсяную смесь, чтобы обогатить почву. Но в нашей отсталой России такого нет. Однако самая большая проблема, – подытожил он, – это Савва Суворин и его льняная фабрика.
– Но почему же?
Михаил вздохнул:
– Потому что он поощряет крестьян выращивать лен для производства льняной ткани. Это ценный товарный продукт. Беда в том, что при весеннем посеве льном заменяют овес или ячмень, а лен отнимает у земли больше полезных свойств, чем что-либо другое. Так что – да, земля здесь истощается, и главным виновником является лен. То же самое происходит и во всем регионе.
Но знаешь, в чем величайшая ирония судьбы? – продолжал он. – Вернее, две иронии. Во-первых, наши люди действительно выращивают вику, то есть луговой горошек, который мог бы удобрить землю, но они выращивают его на отдельном поле, вместо того чтобы вводить в севооборот. Так что в результате – никакой пользы. Во-вторых, чтобы восполнить потери при низком урожае, они берут под пахоту пастбищные земли и тем самым уменьшают поголовье скота, которому почти негде пастись, но ведь именно навоз является единственным удобрением для истощенной земли!
