Услышав, что Николай и его друг хотят поработать в деревне, семья Романовых была озадачена. Поди разбери, что на уме у этих господ? Но когда Тимофей осторожно поинтересовался, сколько будут стоить их труды, и получил ответ, что нисколько, его глаза широко раскрылись. Вот так удача!
– Дальше не ходите, Николай Михалыч, – сказал он. – Я вам любую работу задам, какую только изволите.
И вот спустя два часа озадаченный Бобров обнаружил своего сына и молодого Попова на краю большого поля, где они с невозмутимым видом помогали Тимофею… Михаил был достаточно мудр, чтобы не вмешиваться, только покачал головой, удивляясь странным причудам молодых людей, и вернулся в свой дом.
– Аппетит у них сегодня будет отменный, – сказал он жене и сел с книгой в руках.
Наталья тоже с любопытством наблюдала за двумя гостями. Она была маленькой девочкой, когда Николай Бобров пошел в школу, и сын помещика для нее почти ничего не значил. Он был красив, даже очень – ярко-голубые глаза, аккуратно подстриженные усы и бородка. Однако его рыжеволосый друг производил совсем другое впечатление: она не знала, как к нему относиться. Он почти всегда хранил молчание, предоставив говорить Николаю, и Наталья решила, что таких господ она никогда раньше не встречала. Впрочем, подумала она, какое ей до него дело? У нее и других забот хватало.
Взять хоть Григория.
Наталья очень любила свою семью. Она не хотела огорчать ее. Но когда Борис сказал, что уходит из дома, внутри у нее что-то оборвалось. Она вдруг почувствовала себя очень одинокой. Она знала, что отец и мать нуждаются в ней, но, когда накануне вечером Тимофей сказал, что ей придется идти работать на фабрику, она не могла сдержать всплеск негодования. Увы, ее опасения подтвердились. «Ну, раз уж так, – решила она, – раз уж вы так ко мне, то и я к вам так же; я тоже, может, счастья желаю».
Под «счастьем» подразумевался Григорий.
Но почему именно он? Свое деревенское будущее Наталья видела в довольно мрачных тонах. Романовы и так были бедны, и из-за нового ребеночка она, конечно же, останется без приданого. А поскольку особой красотой она не отличается, то очень повезет, если ей достанется кто-нибудь из видных деревенских женихов. Но как бы то ни было, именно этот тщедушный фабричный паренек, с его острым умом, пленил ее. Было в нем что-то особенное, какая-то внутренняя завораживающая сила. Ничего подобного ни в ком из деревенских парней она не чуяла. Когда Наталья только познакомилась с ним, то начала учить его читать и была поражена, насколько быстро он все схватывает. Казалось, он воспринимает новое не так, как обычные люди: он с жадностью набрасывался на каждый предмет и стремительно поглощал его до полного усвоения. «Да лев же, чисто лев», – удивлялась она. И все же он был уязвим: нуждался в заботе и ласке. Такое сочетание силы и слабости привлекало ее, казалось неотразимым, и к весне она решила: может, он и не ахти какой, но другого такого ей больше не найти.
Ее план был достаточно прост: либо он переедет жить к ней в деревню, и тогда они будут приносить в дом два жалованья, либо, если Романовы его не примут, она уйдет жить к нему в Русское, и ее семья ничего не получит. По крайней мере, это был ее способ отстоять свою независимость.
И весь день, пока Николай и Попов работали с ее отцом, она думала о Григории.
Она была очень удивлена, когда уже под вечер Николай объявил, что он и его друг вернутся на следующее утро.
Николай был доволен. Первый день прошел хорошо. Евгения, похоже, тоже все устраивало.
– Мы добьемся их доверия, – сказал он. – Но помни, – добавил он твердо, – пока мы ничего не должны говорить. Таков наш план.
– Конечно.
План – это было святое.
Как же ему повезло, подумал Николай, что он оказался рядом с Поповым. Правда, иногда Евгений становился абсолютно непроницаемым – чувствовалось, что он о чем-то умалчивает, но уверенность в себе и решительность его никогда не покидали. А теперь они были партнерами в этом очень важном деле. Николаю порой представлялось, что когда-нибудь, в один прекрасный день, их имена наряду с другими могут даже занести в учебники истории.
А пока он с нетерпением ждал этого вечера. Он много раз видел Евгения в дискуссиях и пытался себе представить, как тот будет общаться со старшими Бобровыми.
Ожидая в гостиной, когда молодые люди спустятся к ужину, Михаил Бобров старался скрыть свое волнение.
Он не только жаждал узнать, что они задумали, но и какого-то значимого разговора. Как он сказал своей жене: «Не сомневайся, нам есть что обсудить». Он был уверен, что сумеет подать себя с лучшей стороны. Более того, он полагал, что студенты будут весьма впечатлены.
Гостиная выглядела довольно приятно – французская мебель, синие штофные шторы с нарядными кистями. В конце длинной комнаты – изящный, красного дерева книжный шкаф: застекленные дверцы с накладными декоративными панелями в форме классических лир; на каминной полке – часы в черном мраморном корпусе, представлявшем собой отрешенного вида маленький греческий храм, – сами же они смотрели в комнату своим круглым циферблатом уверенно и не без самодовольства. Один из углов занимал круглый стол, покрытый ярким турецким ковром. И повсюду на стенах висели вразнобой семейные портреты – от больших, написанных маслом, до крошечных камей.
Однако, помимо обычной обстановки, здесь имелось и то, что говорило о Михаиле Боброве как о человеке неординарном, даже в чем-то передовом.
По обе стороны книжного шкафа висели картины – не академические, которые одобрил бы его дед, а яркие и новаторские: на одной был изображен сельский пейзаж на закате, на другой – крестьянское лицо в глубоких морщинах. Эти картины новой школы, известной как «Передвижники», доставляли ему огромное удовольствие. «Это первые по-настоящему русские художники со времен иконописцев, – говорил он. – Эти молодые люди изображают русскую жизнь такой, какая она есть на самом деле».
Действительно, у него в кабинете даже висел исполненный самым лучшим из них, блистательным Ильей Репиным небольшой набросок, на котором был изображен обычный бурлак на Волге, как будто пытающийся освободиться от своей упряжи. И когда юный Николай проявил в школе некоторый талант к рисованию, Михаил убеждал его: «Старайся рисовать, как эти молодые люди, Николай, – так, как ты действительно видишь вещи».
Об интересах и пристрастиях этого землевладельца говорили и толстые периодические издания, лежавшие на круглом столе. Это были так называемые «толстые журналы», ставшие в тот период характерной чертой русской интеллектуальной жизни. В них можно было найти печатавшиеся с продолжением последние произведения великих романистов того времени: Толстого, Достоевского и Тургенева. Но в них также были политические статьи и эссе самого радикального толка, так что присутствие подобных изданий в гостиной было своего рода манифестом умонастроений Михаила Боброва, как бы заявляющего: «Я, знаете ли, держу руку на пульсе всего происходящего».
Именно у этого стола он более чем радушно приветствовал спустившихся к ужину двух молодых людей. Им обоим было ясно, что он не собирается выдавать своих подлинных чувств. Как ни в чем не бывало, он с улыбкой разглагольствовал о столице, о погоде, о том, что его жена скоро тоже спустится. И только через несколько минут с показным равнодушием, отчего Николай чуть не расхохотался, он заметил:
