Почему же тогда он оставался оптимистом?
Причин было несколько. Российская империя, безусловно, стала более сложившейся и сильной, чем во времена его молодости. После столетий конфликтов империя, казалось, наконец-то достигла своих естественных границ. Правда, огромная территория Аляски в 1867 году была продана Соединенным Штатам. «Но это слишком далеко», – говорил Бобров. А тем временем Россия укрепляла свои позиции на дальнем тихоокеанском краю Евразийской равнины, где новый порт Владивосток, расположенный напротив Японии, предполагал начало энергичной дальневосточной торговли. На юге после освобождения Крыма Россия вновь получила свой флот в Черном море, а на юго-востоке она постепенно покоряла народы за Каспийским морем – с их пустынями, богатыми караванами и свирепыми правителями. На западе было подавлено последнее восстание поляков, и Россия, будучи теперь ближайшим союзником Пруссии, поддерживала мирные отношения со своими западными соседями. И если, по словам некоторых, Прусское королевство и его блестящий канцлер Бисмарк казались слишком охочи до власти, то какое это имело значение для царской империи, которая занимала шестую часть суши?
Но истинная причина оптимизма Боброва заключалась в том, что он видел внутри самой России.
«За последние пятнадцать лет, – говорил он, – здесь проведено больше реформ, чем за все время после Петра Великого».
Возможно, что царь Александр II всего лишь хотел поддерживать порядок в России, но, решив, что для этого необходимы реформы, он добился поразительного прогресса. Скрипучая, древняя правовая система была полностью реформирована. Теперь, впервые за восемьсот лет российской истории, появились независимые суды, с независимыми судьями, профессиональными юристами, куда каждый имел доступ и где процессы шли не в тайном, а в открытом режиме. Был даже суд присяжных. Подверглась реформе и военная служба: все мужчины, дворяне и крестьяне, подлежали отбору по жребию в армию – но только на шесть лет, а не на двадцать пять. И во всех полках, кроме элитных, человек из низкого сословия мог даже стать офицером. «Видит Бог, с такой армией мы действуем лучше, чем было в Крыму», – любил говорить Михаил своим друзьям, которым не нравилась такая сословная чехарда.
Но больше всего Михаил Бобров приветствовал реформы, касающиеся местных выборных органов власти.
Ибо это были органы, известные в истории России как земства на селе и думы в городах. Земство означало «земельную общину», а Дума в Древней Руси исполняла роль царского совета. Ничего подобного нынешняя Россия еще не видела. В каждом уезде, городе и губернии всеми налогоплательщиками, будь то дворяне, купцы или крестьяне, избирались органы местного самоуправления. «Так что теперь, – радостно заявлял Михаил, – Россия тоже вошла в число современных демократий».
Правда, земства и думы имели лишь скромные права, а на ключевые посты, будь то кресло губернатора или начальника местной полиции, назначало лишь царское правительство.
Да и система местных выборов имела свои особенности. В городах, например, голоса оценивались по размеру уплачиваемых ими налогов: таким образом, подавляющее большинство населения, которое вносило только треть общей суммы налогов, могло избирать лишь треть членов думы. Подобное квотирование и ряд непрямых выборов приводили к тому, что губернские земства более чем на семьдесят процентов были представлены дворянством. «Но главное – это сам принцип выборов, – заявлял Михаил, – когда все сословия имеют право голоса».
Кроме того – и это, пожалуй, больше всего нравилось Боброву, – члены земств имели вес в обществе. Дворянское сословие, оставшееся без крепостных, лишалось своей значимости, но в этих местных земствах, как бы ни была скромна их власть, дворянин, подобный ему, мог еще сохранять иллюзию своей важности и полезности для Отечества. «Мы всегда служили России!» – все еще мог сказать он с оттенком удовлетворения.
Перед тем как наконец заснуть, Михаилу Боброву пришло в голову возможное решение загадки, касающейся приехавшего гостя.
«Черт возьми, – подумал он. – Разве молодой человек не сказал, что его отчество Павлович? И разве у этого ужасного старого рыжеволосого священника из церкви в Русском не было сына по имени Павел Попов? Тот был каким-то мелким чиновником в Москве. Может, этот рыжеволосый гость – внук священника?»
Эта мысль показалась ему занятной, и он решил утром все выяснить.
Однако когда наступило утро и Михаил спустился в столовую, где ожидал застать обоих молодых людей за завтраком, слуга встретил его с весьма любопытной новостью.
– Барин ушел со своим другом незадолго до рассвета, – сообщил он.
– Еще до рассвета? И куда же?
– Вниз, в деревню, Михаил Алексеич. – А далее с явным неодобрением слуга добавил: – И оделись оба по-крестьянски.
Михаил внимательно посмотрел на слугу. Тот прежде не был замечен в выдумывании нелепостей.
– Что же это они затеяли?
– Не могу знать, ваше благородие, – ответил слуга. – Они сказали, – он на мгновение заколебался, – они сказали, что собираются поискать себе работу.
И Михаилу Боброву оставалось только гадать, что бы это могло значить.
У девятнадцатилетнего Григория было худое лицо и длинные, сальные черные волосы, разделенные посредине довольно неровным пробором. Физически он был слаб, и Бог наградил его скверными зубами, которые чуть ли не каждый день болели. Но он был настроен решительно и не собирался никому уступать свое место под солнцем.
К тому же он поначалу шарахался от Натальи Романовой, которая любила его.
В семье было восемь детей. Отец его, из крепостных, перебрался на поденную работу во Владимир, а своих детей с десятилетнего возраста отправлял на заработки. Примерно раз в месяц он привязывал Григория к деревянной скамье и порол его березовыми прутьями, специально вымоченными для этого. И все же Григорий любил отца.
И тот не стал возражать, когда в тринадцать лет Григорий заявил, что хочет уехать из дома. Григорию показалось, что родители даже рады были от него избавиться. Но прежде чем он уехал, отец дал ему один совет, напутствие на всю предстоящую жизнь:
– Ты с бабами не церемонься, Григорий. Но опаску имей. Иная с виду добренькая, а изнутри – ведьма злющая. Помни это.
И он помнил.
А теперь еще эта девушка. Что она в нем нашла? Она была хорошенькая, живая – у ее отца было свое хозяйство. По меркам Григория, Романовы были богаты. Он подчас смешил ее, однако с его острым, довольно жестоким чувством юмора он мог тогда рассмешить кого угодно. Он заставлял смеяться тех, кто ненавидел его и кого ненавидел он сам.
Так что же ей от него нужно?
И почему, господи, она в ту последнюю ночь попросила его жениться на ней? Не скрывая изумления, он подозрительно посмотрел на нее, прежде чем грубо ответить: «Посмотреть надо».
Когда в то утро в деревне появились два молодых человека, одетых крестьянами, никто сначала не понял, кто они такие, – пока Арина, выйдя из дома, не взглянула на них и не воскликнула: «Ах, свет мой, Николай, как вы, барин, выросли!» А через минуту по настоянию старухи они уже сидели в романовской избе у большой теплой печки и угощались сладостями.
