«Они всего лишь крестьяне, – подумал Петр, – просто потерявшиеся и утратившие себя. А я должен жить здесь и поддерживать эту ужасную систему». В связи с чем это вполне приглядное место приобретало еще более циничный смысл.
«Эти люди и эти отвратительные фабрики кормят мою семью», – говорил себе он. Все это было ужасно. Он не совсем понимал, чего хочет от жизни, но с какой-то отчаянной настойчивостью бормотал себе под нос: «Все, что угодно – я бы даже баржи по Волге таскал, – но только не это».
Как раз в тот момент, когда они выходили из общежития, Петр Суворин случайно оглянулся и увидел то, чего ему не следовало видеть.
В дальнем конце общежития, спиной к Петру, юноша примерно его возраста передразнивал Савву Суворина. Он был маленьким и щуплым на вид, но получалось у него смешно. Однако, заметив, что Петр видит, остальные предупредили насмешника, тот остановился и обернулся.
Петр был потрясен. Какого только выражения не видел он на здешних лицах, но с неприкрытой ненавистью столкнулся впервые. То ли парнишка не понял, каким взглядом он смерил Петра, то ли нарочно не стал скрывать злости, – во всяком случае, Петр почувствовал себя крайне неуютно.
«Боже мой, – подумал он, – этот парень считает меня таким же, как мой дед. Знал бы он правду! Но какое ему дело до моего сострадания, когда я сам Суворин»? Эта мысль окончательно доконала его, и он поспешно ретировался.
Этого с виду безобидного молодого человека Петр даже немного знал. Звали его Григорий.
Наталья бодро шагала по тропинке в сторону Русского. Увидев отца, мрачно возвращавшегося после беседы с деревенским старостой, она тут же свернула в сторону. Уж конечно, теперь она ему понадобилась.
Она точно знала, что ее ждет. Ее отправят на суворинскую фабрику, и быть ей там до тех пор, пока домашние не смогут и без ее заработка сводить концы с концами. Этого она и боялась. «Что же мне – до старости в девках спину гнуть?» – негодовала она.
Ну уж нет, не этого она хотела. Поскольку Михаил Бобров всегда был доброжелателен к ее отцу, она и Борис еще детьми три года посещали маленькую школу в Русском, где научились читать и писать. Как бы бедна она ни была, Наталья втайне гордилась своей грамотностью и верила, что каким-то образом – пока неизвестно, как именно, – она сможет чего-то достичь в жизни.
Но хотя она и догадывалась, что будет значить для нее уход Бориса, она все же была на его стороне. Она любила его. Она знала, что так и должно быть. «По крайней мере, он будет счастлив», – думала она. А был ли у нее свой собственный план, о котором она говорила Борису?
Никакого плана не было. Она понятия не имела, что делать.
Она потуже затянула на голове платок, так как от влажного ветра лицо ее раскраснелось. У нее был только один возможный выход.
Она собиралась встретиться с Григорием.
Михаил Бобров и его жена Анна светились от счастья.
В тот день, когда уже смеркалось, к дому Бобровых подъехал небольшой тарантас, из которого, к их изумлению, выскочил Николай, подбежал обнять их и объявил:
– Меня пораньше отпустили из университета, чтобы добраться к вам, – и вот я здесь. – А когда он добавил, что приехал с другом, Михаил радостно воскликнул:
– Тем веселее, мой дорогой мальчик! – И, привычно взяв сына за руку своим мягким фамильным жестом, он повел его в дом.
Михаил Бобров всегда ставил себе в заслугу, что хорошо ладит с сыном. Он все еще помнил мрачную атмосферу в Боброво, причиной которой был его строгий старый отец Алексей, и потому давно для себя решил, что подобное больше никогда не повторится. Впрочем, это было для него естественно, поскольку он был человеком добрым и покладистым.
А главное, он всегда с удовольствием позволял мальчику спорить с собой. «Совсем как милый Сергей и старый дядя Илья», – говорил он. Действительно, он очень гордился своим умением вести спор; и даже если Николай иногда горячился – что характерно для молодых людей, – Михаил никогда не возражал. «Мальчик в основном правильный», – говорил он потом жене. А когда ей казалось, что он позволяет Николаю слишком далеко заходить, Михаил отвечал: «Нет, мы должны слушать молодежь, Анна, и стараться понять их. Ибо они – будущее».
Он не раз поздравлял себя с тем, что эта стратегия явно оказалась верной.
Оба гостя устали после долгой поездки и, поужинав, выразили желание пораньше лечь спать.
– Ну, предвкушаю прекрасные беседы с этими молодыми людьми, – заметил Михаил, когда он и Анна остались в гостиной одни. – Может, не всем нравится, что происходит в университетах, но наши молодые люди всегда возвращаются оттуда полные новых идей. – Он довольно улыбнулся. – Мне придется быть начеку.
Только одно его озадачивало. Чушь, конечно, но в тот момент, когда Михаил увидел друга Николая, у него возникло странное чувство, будто он знает этого молодого человека. Но откуда, как, черт возьми?
Евгений Павлович Попов. Именно так и представился этот рыжеволосый гость – фамилия довольно распространенная.
– А мы не встречались раньше? – спросил Михаил.
– Нет.
Михаил не стал углубляться в эту тему, и все же был уверен, что что-то тут не так… Ночью он не мог заснуть, слишком взволнованный приездом Николая, и среди разных тем, одолевавших его, вертелась и маленькая загадка насчет этого Попова.
Приезд сына всегда заставлял Михаила Боброва думать о будущем. Какое имение он сможет передать юноше? И какая жизнь ждет Николая? А главное, что думает об этом он сам? «Я должен спросить его о том-то и том-то», – размышлял он. Или, вспомнив о каком-нибудь дорогом ему проекте, задавался вопросом: интересно, одобрил бы это сын? Вот так посреди ночи и теснились в его голове самые разные мысли.
И хотя лично у него, Михаила Боброва, дела шли довольно плохо, он пребывал в убеждении, что в целом все к лучшему. «Я с оптимизмом смотрю в будущее», – заявлял он. С подобной позицией его жена, в общем разделяющая его взгляды, никак не могла согласиться.
По существу же, дела в имении Бобровых шли хуже некуда. Ибо если отмена крепостного права оказалась для крестьян сплошным разочарованием, то и для помещиков она вышла боком.
Первая проблема была старой и знакомой. К 1861 году Михаил Бобров, как и почти все знакомые ему помещики, уже отдал в залог семьдесят процентов своих крепостных под ссуду в Государственном банке. В течение десяти лет после освобождения крестьян половина денег, полученных им в качестве компенсации, шла прямо в банк, чтобы погасить долги. Кроме того, государственные облигации, которые он получил в качестве частичной оплаты за бывших крепостных, – облигации, которые крестьяне так упорно пытались погасить, – постепенно теряли свою ценность, поскольку Россия страдала от умеренной инфляции. «Эти проклятые облигации уже стоят две трети того, что было раньше», – заметил он Анне всего неделю назад.
Из-за долгов и нехватки наличных денег Боброву было трудно оплачивать труд своих бывших крепостных, возделывавших оставшуюся у него землю. Некоторые участки были сданы в аренду крестьянам, некоторые – купцам, а некоторые, как он опасался, вскоре должны были быть проданы. Большинство его друзей продавали землю. Поэтому с каждым годом он становился все беднее.
