Какие бы ни ожидались перемены, Миша был рад вернуться домой. Он унаследовал не только Боброво, но и рязанское имение от Ильи. «Я посвящу себя сельскому хозяйству и ученым занятиям», – объявил он. После смерти Ильи, случившейся пять лет тому назад, он нашел гигантскую незавершенную рукопись дядиного великого труда. «Может быть, я закончу книгу за него», – предположил он.
Да, у него нашлось о чем подумать. И все-таки отношения Суворина и попа не выходили у него из головы.
«Главная причина, по которой я сожалею, что освободил Суворина, – повторял ему Алексей, – это то, что теперь, выйдя из-под моей власти, он начнет привозить сюда своих старообрядцев и обращать местных крестьян в свою веру. А я обещал попу, что этого не допущу».
За годы военной службы Миша почти забыл об этом, но по возвращении принялся наводить справки и вскоре понял, что жизнь в Русском и вправду меняется.
Предприятие Суворина быстро росло. Паровая прядильная машина, выписанная из Англии для ткацкой фабрики, оправдала себя в полной мере. Савва Суворин нанял на работу половину маленького городка Русское. Его сын Иван стоял во главе московского предприятия. И если Мише не до конца ясно было, все ли из тех, кого нанял Суворин, были старообрядцами, большинство из тех, кто работал на фабрике, точно исповедовали старую веру. Несмотря на то что недавно принятые указы запретили некоторые старообрядческие секты, включая радикальных феодосьевцев, раскольники явно не прекратили богослужений, которые совершали едва ли не публично. Более того, Тимофей Романов однажды любезно показал Мише городской дом, где они собирались на молитву.
Однако, как ни удивительно это было, поп в Русском ни словом не обмолвился о таком безобразии.
Первый раз, когда Миша спросил его, почему он терпит старообрядцев, поп все отрицал: «Прихожане в Русском – верные чада церкви, Михаил Алексеевич. Вам не о чем беспокоиться». В его рыжей бороде теперь уже сквозила седина. Он сделался еще толще, чем раньше. «Какие бы ни были у него прихожане, – подумал Миша, – он явно не голодает».
Однажды из любопытства Миша даже спросил о старообрядцах самого Савву Суворина. Но эта важная птица, пренебрежительно взирая на него с высоты своего огромного роста, всего-навсего заметил, пожав плечами: «Какие старообрядцы? Знать не знаю и ведать не ведаю».
Свое открытие Миша совершил декабрьским воскресным утром. Он стоял на заснеженной площади Русского, вскоре после церковной службы, которая выдалась довольно малолюдной. Он хотел было поехать домой, но как раз в это время в Русское обыкновенно приезжали из Владимира сани, привозившие газеты, и он решил подождать, надеясь получить последние известия.
Все еще поджидая сани, он заметил, как рыжеволосый поп выходит из церкви и, тяжело ступая, направляется к себе домой. Его сопровождал малый довольно угрюмого вида, тоже с рыжеватыми волосами, – как предположил Миша, поповский сын. Он слышал, что Павел Попов, как звали этого молодого человека, служил в Москве и принадлежал к племени тех полунищих мелких чиновников, которые сводили концы с концами, не брезгуя никакой, пусть даже ничтожной, взяткой и никаким подкупом. Миша глядел на попа и его сына не без презрения.
А потом он заметил нечто чрезвычайно странное. Савва Суворин появился на площади и прошел мимо них, совсем рядом. Поравнявшись со священником, он на ходу кивнул, словно своему подчиненному, наемному работнику на фабрике. Однако поп и его сын, вместо того чтобы сделать вид, будто его не заметили, вдруг обернулись к нему и низко поклонились. Их поведение было совершенно недвусмысленным. Это был не тот вежливый поклон, которым Миша мог обменяться с попом. Так мог поклониться только слуга господину, работник – работодателю. И именно так, с почтением, встретили отец и сын бывшего крепостного.
И тут Мишу осенило.
Но именно в этот миг на площадь, звеня бубенцами, через городские ворота выкатились долгожданные сани.
Миша не обратил на них внимания. Он не мог противиться искушению, внезапно завладевшему всем его существом. Он и всегда-то недолюбливал рыжего попа, а тут подвернулся такой случай. Он двинулся к священнику и, как раз когда тот дошел до середины площади, громко окликнул его.
– Скажите, – крикнул он, – сколько он вам платит? Сколько Суворин и его старообрядцы платят вам за то, что вы передаете им своих прихожан?
Поп побагровел. Миша угадал верно!
Но Миша не получил ответа, ибо в этот миг с дальней стороны площади, где разгружали газеты, долетел взволнованный крик. А когда все они обернулись, кто-то возбужденно воскликнул:
– Официальное сообщение! Царский манифест! Крестьян освободят!
Миша оставил попа и бросился к саням.
Глава десятая. Отцы и сыновья
1874
Поезд с шипением и лязгом медленно приближался к древнему городу Владимиру, и два пассажира с любопытством поглядывали из окна вагона на расстилающийся пейзаж.
Была весна. Снег почти совсем сошел, но тут и там еще виднелись осевшие сугробы и длинные сероватые прогалины. Все вокруг, от церквей с белыми щербатыми стенами до коричневых полей возле деревушек, казалось запущенным и неприглядным. Повсюду стояли огромные лужи, реки вышли из берегов, а дороги так развезло, что они стали почти непроезжими.
Но если на земле всякое передвижение временно прекратилось, то в небесах постоянно что-то перемещалось. Над лесом, где на голых ветках серебристых берез чуть ли не за одну ночь набухли светло-зеленые почки, кружились стаи птиц, оглашая воздух резкими криками. Ибо это была русская весна – возвращение грачей и скворцов.
Поездка была долгой, но оба путешественника пребывали в отличном расположении духа. Их внимание давно уже привлек проводник поезда – высокий, худой и лопоухий, с покатыми плечами и странной привычкой хрустеть костяшками пальцев, – и задолго до того, как наши пассажиры добрались до Владимира, молодой Николай Бобров, один из этих двоих, сподобился в совершенстве изображать этого проводника.
Николаю было двадцать лет; красивый, стройный молодой человек с правильными, как и у всех Бобровых, чуть восточными, от тюркских предков, чертами лица; маленькие, аккуратно подстриженные усики, мягкая остроконечная бородка и темно-каштановая волнистая шевелюра. Его голубые глаза и выразительный рот смотрелись весьма мужественно.
Его спутник, хотя ему был всего двадцать один год, выглядел старше своих лет. Худощавый, довольно угрюмый, с копной ярко-рыжих волос, он был чуть не на два вершка выше Николая. Его лицо было чисто выбрито. Тонкие губы, мелкие, желтоватые и неровные зубы. Глаза у него были зеленые. Однако при первом же взгляде на него больше всего обращала на себя внимание припухлость вокруг глаз, как будто его ушибли еще при рождении и след на лице так и остался.
По прибытии поезда во Владимир двое мужчин покинули вагон, и Николай отправился за подходящей повозкой. У путников было предостаточно тяжелого багажа, так что прошло больше часа, прежде чем Николай вернулся с возницей, ворчливым владельцем обшарпанного тарантаса, размером ненамного больше телеги.
