Так и получилось, что Миша поступил под начало капитана Пинегина.
Пробираться вперед по направлению к первой цели было опасно и жутко. Когда они перебегали небольшую площадь, над головами у них просвистел снаряд и взорвался, ударившись в стену дома примерно в двухстах шагах позади них, так что земля содрогнулась у них под ногами. На узенькой улочке, через которую им пришлось пробежать потом, они заметили два неразорвавшихся снаряда. Теперь они уже видели цель. Это был участок стены, построенной, чтобы дать укрытие орудиям. Однако, чтобы дойти до нее, требовалось пробраться вдоль другой части стены, которую, по лености или по глупости, не защитили должным образом. А поскольку совсем рядом, в разрушенном здании, засела группа французских снайперов, подрывникам угрожала немалая опасность. Дважды, пока они ползли вдоль стены, Пинегин рывком бросал Мишу на землю, спасая от просвистевшей у них над головами снайперской пули.
Задача их была несложной. Рядовые поднесли бочонки с порохом. Миша и Пинегин тщательно все устроили, приладили и протянули вдоль стены запал. Тем временем они отослали своих людей, приказав им забрать оставшуюся взрывчатку.
Пока они минировали стену, почему-то стало очень тихо. Снайперы, разумеется, никуда не делись, они просто ждали, когда русские покажутся из укрытия. Обстрел ненадолго прекратился. Веял легкий ветерок, приятно пригревало солнце. Небо было бледно-голубое.
Именно в эту минуту Миша Бобров внезапно осознал, что может совершить убийство.
Они остались одни. Рядовые отошли на несколько сотен саженей и скрылись из глаз. Более никого поблизости не было. Оказалось, что Пинегин не вооружен. Он опустился на колени спиной к Мише, возясь с запалом, сжавшись под защитой стены, стараясь, чтобы его не заметили снайперы.
Ну можно ли было придумать уловку умнее? Все было бы так просто! Пинегину довольно было только на секунду показаться из-за парапета, на одно мгновение. Только чтобы привлечь огонь снайперов. Хватит и одного выстрела, только чтобы услышали их солдаты. А потом… Он положил руку на рукоять пистолета. Один-единственный выстрел, какая разница, откуда он раздастся? Скажем, в затылок. Он бросит тело Пинегина здесь, взорвет стену и принесет рапорт, что капитана убил вражеский снайпер. Никто даже ничего не заподозрит.
Неужели он, Миша Бобров, может совершить убийство? К своему собственному удивлению, он понял, что да. Может быть, он научился пренебрежительно относиться к человеческой жизни за те месяцы, что провел в севастопольском аду? Но почему-то он в этом сомневался. Нет, честно признался он себе, все дело в простом человеческом желании уцелеть. Пинегин намеревался хладнокровно убить его. И Миша собирался сделать то же самое, только опередив его с выстрелом.
А что помешает ему так поступить? Нравственные соображения? А что, в конце-то концов, нравственного в дуэли, когда оба участника соглашаются совершить убийство? Неужели жизнь Пинегина так много стоит по сравнению с его собственной? Разве у него нет дома жены и ребенка, тогда как у его противника всего-то и есть, что холодное сердце и странная, непонятная гордость? Нет, подумал Миша, ничто не помешает ему убить Пинегина, кроме одного.
Кроме чести. Только чести. Неужели законы чести в его душе столь сильны, что, следуя им, он готов будет обречь себя на смерть? Умереть во имя чести, которая, если посмотреть на нее внимательно, есть не что иное, как свод законов, вполне безумных?
Держа в руке пистолет, он по-прежнему не двигался.
И тут Пинегин обернулся и посмотрел на него. Миша увидел, что тот пристальным взглядом светло-голубых глаз внимательно изучает обстановку. И понял, что Пинегин догадался.
Потом Пинегин улыбнулся, снова отвернулся и принялся возиться с запалом.
Через несколько минут они зажгли запал и стали смотреть, как крохотная искра неумолимо бежит, удаляясь от них, вдоль стены, к своей цели. За миг до того, как она дошла до бочонков с порохом, они оба бросились на землю, вжавшись в пыльную мостовую, и затаили дыхание. Но взрыва почему-то не последовало.
– Вот ведь поставили дрянь, – пробормотал Пинегин. В последнее время снабжение армии, даже боеприпасами, оставляло желать лучшего. – Бог знает, что там случилось. Подождите здесь, – приказал он.
Капитан вскочил и кинулся бежать, нагибая голову, и быстро добрался до стены. Не успел он дотянуться до бочонков, как одна-единственная снайперская пуля просвистела у него над головой, не причинив вреда. И тут бочонки взлетели на воздух.
1857
Только одно озадачило Мишу Боброва, когда в конце 1857 года он вернулся в Русское.
Отношения Саввы Суворина и попа.
Конечно, у него и без них нашлось о чем подумать. По-видимому, новое царствование Александра II обещало немалые перемены. Крымская война завершилась на унизительных для страны условиях. Россия утратила право держать флот в Черном море. Но ни у кого не было более сил и мужества сражаться далее. «Сначала, – объявил Миша, – царь должен заняться обустройством России, ведь эта война нас чуть было не разорила». Все знали, что перемены необходимы.
А из всех реформ, которые бурно обсуждались в последнее время, ни одна не была важнее и ни одна не могла повлиять на жизнь Миши больше, чем возможное освобождение крестьян.
В 1856–1857 годах вся Россия была охвачена самыми невероятными слухами. Из-за границы писатель-радикал Герцен отправлял в Россию исполненный самых благородных намерений журнал «Колокол», призывая царя отменить крепостное право. Уже в своем отечестве возвращающиеся с Крымской войны солдаты тоже распустили распространившийся, подобно лесному пожару, слух о том, что новый царь-де уже даровал крепостным свободу, вот только помещики скрывают от крестьян высочайший манифест об отмене неволи!
Однако посреди всего этого моря слухов и догадок, противоречивых и волнующих, Миша Бобров, хотя и считал, что освободить крестьян необходимо, сохранял спокойствие. «Люди не понимают нового царя, – сказал он жене. – Говорят, он реформатор – и, возможно, таковым он и станет. Но в душе он столь же консервативен, как и его отец. Его спасает то, что он прагматик. Он будет делать то, что нужно, чтобы сохранить порядок. Если для сохранения порядка потребуется освободить крестьян, он освободит. Если нет – то нет».
Однако многие помещики были встревожены. «Могу открыть вам полезную хитрость, – рассказал ему сосед-помещик. – Некоторые из нас опасаются, что, если объявят об освобождении крестьян, придется отдать им и землю, которую они пашут. Чтобы этого избежать, можно лишить крестьян земли, пока суд да дело, переписать их в дворовые. А потом, если ужас этот все-таки случится, с полным правом скажете: „А у моих крепостных никакой земли-то и нет“. Вот ничего возвращать им и не придется!»
И правда, Миша обнаружил у себя в губернии помещика, землю которого никто не обрабатывал, но который, однако, имел целых сорок лакеев! «Обман столь же глупый, сколь и бесчестный!» – сказал он в беседе с женой. Своих крепостных Бобров никуда не переписывал.
