– Да, Сережа. Мы хотим послушать.
Он столь тщательно готовился к этому моменту. Когда он тихо произнес первые строки, его близкими овладело именно то настроение, которое он надеялся им внушить. В основе первого стихотворения лежала народная сказка о Бабе-яге, и, слушая его, все очень смеялись. Второе рисовало картины осени. Третьим было стихотворение о любви.
Оно было недлинным, всего пять четверостиший. Однако он знал, что оно лучшее из всех, что ему случалось написать. Речь в нем шла о том, как поэт спустя годы встречает женщину, с которой его связывала искренняя, нежная дружба, и понимает, что испытывает к ней отнюдь не дружеские чувства, а глубокую, пламенную страсть. В стихотворении говорилось, как в годы несчастий и бед, проведенные в разлуке с нею, его спасали воспоминания о ее возвышенной красоте и благородстве. А сейчас, когда он снова встретил «своего ангела», она пробудила в нем страсть; он возродился к жизни, а его сердце познало «И торжество, и вдохновенье, / И жар, и слезы, и любовь».
Никто не взглянул на Ольгу. Они не поняли. Когда Татьяна, помолчав, спросила, кому посвящено стихотворение, он ответил:
– Даме, которую я знал в Петербурге.
Все затихли. Потом он услышал, как Илья прошептал:
– Прекрасно, мой дорогой Сережа. Великолепно. Какая глубина чувств!
И боже мой, никто по-прежнему не догадался взглянуть на Ольгу.
Она сидела чуть позади Татьяны. Достаточно ей было чуть откинуть голову назад, как лицо ее погружалось в тень; именно это она сейчас и сделала, и склонила чело. Однако он заметил, даже в лунном свете, как она покраснела, а потом по щекам ее покатились слезы. Боже мой, она поняла. Наконец-то она поняла.
Они сидели молча еще несколько мгновений, а затем Сергей предложил:
– Ночь только началась. Почему бы не сходить в скит?
Маленький приют отшельников располагался в конце тропы. Карпенко тотчас же загорелся этой мыслью; Пинегин, кажется, не возражал. Но Илья, Татьяна и старая нянюшка отказались.
– Мы вернемся к коляске и поедем домой! – объявила Татьяна. – А молодые люди пусть сходят.
Итак, общество разделилось.
Тех, кто пожелал прогуляться к монастырю, возглавил и повел по тропинке Сергей. Следом за ним шли Ариша и Пинегин. Ольга, словно бы погруженная в раздумья, шла за ними вместе с Карпенко. Сергей шагал быстро, на ходу рассказывая Пинегину что-то из истории скита. Он так увлекся собственным повествованием, что чрезвычайно удивился, когда, несколько раз повернув на петляющей тропинке, обнаружил, что казак и Ольга отстали и потерялись из виду.
– Идите без меня, – сказал он Пинегину. – Я вернусь к ним и потороплю.
Спустя несколько минут к Пинегину подошел Карпенко, оглядываясь через плечо, словно ожидая, что из-за поворота вот-вот появятся остальные, и заметил:
– Ольга беседует с братом. Они нас догонят. Сюда. – И повел всех вперед.
Далее тропинка опять разветвлялась.
– Сергей сказал, что нам туда, – решительно провозгласил казак.
И потому они прошли еще версту, но тут тропинка и вовсе затерялась в траве, а Карпенко воскликнул:
– Черт побери! Наверное, я ошибся.
Сергей и его сестра стояли рядом. Они сошли с тропинки, приблизившись к краю речного берега, откуда можно было созерцать отражение луны и звезд в воде. Какой бледной она казалась в своем воздушном белом платье. Некоторое время они молчали.
– Стихотворение посвящалось мне?
– Конечно.
Она задумчиво глядела на воду…
– Я… не догадывалась.
Она умолкла, потом, кажется, улыбнулась.
– Дорогой Сережа, это было так прекрасно. – Она запнулась и помедлила. – Но такое… не пишут сестре.
– Это правда.
Она вздохнула и тихо покачала головой:
– Сережа, в твоем стихотворении говорилось о любви, которую…
– Не о любви, о страсти.
Она взяла его руку и какое-то мгновение смотрела на него, затем перевела взгляд на воду:
– Я же твоя сестра.
Секунду он молчал. Затем просто сказал:
– Думаю, мы никогда в жизни больше не заговорим об этом. Но когда я буду умирать, я хотел бы знать наверняка: могла бы ты полюбить меня так, как люблю тебя я?
Ольга молчала бесконечно. Потом она пожала плечами:
– Что, если и да? – А потом добавила: – Я люблю тебя как брата. – Она нежно пожала его руку и обернулась к нему: – Чего же ты хочешь, Сережа, мой милый брат, мой поэт? Чего ты хочешь?
Он улыбнулся не без грусти:
– Пожалуй, я и сам не знаю. Всего. Весь мир. Тебя.
– Меня?
– Весь мир. Тебя. Для меня вы равнозначны.
– Сережа, ты привел меня сюда, чтобы соблазнить? – Она почти игриво улыбнулась.
– Ты же сама это знаешь.
Она покраснела:
– Теперь знаю. Даже если бы я захотела кому-то отдаться, то уж точно не брату. Этого я никогда не сделаю. Ни за что.
– А ты знала, – тихо произнес он, – что я тебе только единоутробный брат?
– Да, знала.
Она негромко рассмеялась, и смех ее эхом разнесся над водой.
– И что же, это уменьшает греховность твоей страсти?
– Не знаю. Может быть. Она едва ли не сильнее меня, я не могу ей противиться. Это непреодолимое желание.
– Свои желания мы можем подавить.
– Неужели? – спросил он, искренне удивляясь.
Однако она не шевельнулась, и вскоре он обнял ее, стоя рядом с нею и вместе с нею устремив взор в сияющую звездами ночь. Он не знал, долго ли они так стояли, но в конце концов почувствовал, что она едва заметно вздрогнула, и, уловив намек, нежно произнес:
– Позволь мне поцеловать тебя сейчас, единственный раз в жизни.
Она опустила глаза, медленно покачала головой, вздохнула, а потом подняла на него взгляд со странной, печальной улыбкой; затем обернулась к нему и обвила руками его шею.
К тому времени как они вернулись к развилке тропы, Пинегин стал раздражаться.
– Лучше нам, как задумали, пойти дальше в скит, – предложил Карпенко. – Верно, они как-то обогнали нас по пути.
Но почему-то, он и сам не знал почему, Пинегин думал иначе.
– Я возвращаюсь назад, – объявил он.
– Они сказали идти вперед, по тропе, – взволнованно возразил казак.
Но Пинегин не обращал внимания. К тревоге Карпенко, он молча зашагал назад прямо по тропе, и, поколебавшись несколько секунд, казак сказал:
– Думаю, лучше нам пойти вслед за ним.
