В полдень все спустились с холма смотреть народные обряды. День Ивана Купалы был любопытным праздником, объединявшим в себе христианские и языческие верования, и трудно было сказать, где начинаются одни и заканчиваются другие. В этот день в деревне Боброво крестьяне плели маленьких куколок, изображающих древнего бога солнца Ярило и богиню плодородия Купалу, а потом, торжественной процессией пронеся их по деревне, топили в реке, совершая церемонию, которая отчасти напоминала христианский обряд крещения, отчасти – ритуальное жертвоприношение и в любом случае, как в древности, символизировала возрождение после смерти.
Потом под лучами теплого солнца они вернулись в дом, где их уже ждал с любовью приготовленный обед: холодные постные щи – шел Петров пост, – рыба, дозволенная для великого праздника, и пирожки со свежей ягодой. Уютная атмосфера сделалась еще более теплой, когда немного позднее у крыльца появились крестьянки в своих чудесных сарафанах, стали в круг и запели самые прекрасные из всех русских народных мелодий – купальские песни.
«Это само совершенство», – думал Сергей. Все складывалось как нельзя лучше. Тени постепенно делались длиннее, предвещали вечер, а он тем временем ждал.
Мишу и девочек уложили в постель, а солнце алым диском мягко светилось над лесом, когда все они отправились к источникам.
Татьяна и Илья поехали в маленькой открытой коляске. Остальные пошли пешком. Они зашагали по дорожке, которая вела мимо древних курганов к монастырю. Потом перешли через реку под стенами возвышавшегося над ними на холме Русского. А вскоре после этого Татьяне и Илье пришлось выйти из коляски и пешком двинуться по тропинке, петляющей вдоль речного берега у самой воды и уходящей затем к источникам.
Как тихо было вокруг. Тьму нарушал только слабый плеск волн, набегающих на берег. Высоко в осыпанном звездами летнем небе, к югу, поднялась почти полная луна.
Теперь они шли парами: Ольга и Пинегин впереди, за ними Карпенко с Аришей, за ними Сергей со старой Ариной, а замыкали шествие медленно шагающие Татьяна и Илья.
В воздухе чувствовалось тепло, не ощущалось ни дуновенья ветерка. Раз или два до Сергея долетал нежный аромат дикой земляники, таящейся во мраке ночи. Один раз на поляне они заметили в лунном свете россыпь цветов с желто-голубыми соцветиями, которые в народе называли иван-да-марьей.
Луна светила достаточно ярко, чтобы они могли видеть тропу под ногами, а Сергей – наблюдать за всеми. Он глядел, как Пинегин, в своем привычном белом мундире, идет рядом с Ольгой, никогда не отдаляясь от нее слишком и никогда слишком не приближаясь. Он следил за легкой, плавной походкой Ольги. Он заметил, как Карпенко украдкой обнял Аришу. Увидел, как Илья споткнулся о корень, который до того его мать обошла без усилий. Каждый из них этой ночью предавался своим собственным размышлениям, полагал он, и каждый лелеял свои тайные надежды. Но разумеется, ни один из них не питал таких надежд, как он.
Сергей никогда не ощущал ничего подобного, хотя, может быть, только это он всегда и чувствовал, просто не признавался себе в этом.
В детстве она была его подругой, его наперсницей, его вторым «я», родственной душой. Как же он любил ее бледное оживленное лицо, ее длинные каштановые волосы, ее легкий, нежный смех. Она была словно частью его самого, а он – частью ее: каждый из них знал, о чем думает другой, не спрашивая. Но потом, как можно было ожидать, их разлучили.
Жизнь жестоко обошлась с Сергеем. Его литературная карьера продвигалась медленно; ему вечно не хватало денег. Часто его томило одиночество. «Но у меня есть она», – всегда повторял он себе, а его веселые письма открывали лишь полуправду.
Каждую ночь он принимался писать. Стихи сопротивлялись, и часто он бросал перо. Его надежды снискать славу, казалось, от него ускользали.
Впрочем, сочиняя стихи, он изобрел особый метод. Своей слушательницей он сделал Ольгу: ее образ всегда, неизменно, неотступно представал перед его внутренним взором. Если ему случалось написать что-то трогательное, это ее умиляло, если веселое – смешило. А раз или два он даже исторг у нее слезы. Так Ольга, сама даже не подозревая об этом, стала мысленной спутницей Сергея на долгие годы. А оставаясь в одиночестве у себя дома, он часто восклицал: «Моя Ольга, ты, по крайней мере, поймешь меня!»
Не разочаруется ли он, если снова станет жить с ней бок о бок в их фамильном гнезде? Вот какие мысли томили его. Она побывала замужем, родила детей, овдовела, – он полагал, что она изменилась. И потому пережитое в июне поразило его как громом.
Это открытие он сделал в первый же день. Оно ошеломило его, подавило его волю, столь завладело всем его существом, что заставляло то трепетать, то смеяться радостным, блаженным смехом. Оно раскололо целое небо, словно безмолвная молния. Он воспринимал его как некую стихийную силу, естественную и неизбежную: разумеется, оно было предопределено, назначено судьбой, ниспослано богами еще до начала времен и, кто знает, может быть, не покинет его до конца. Он не в силах был думать ни о чем, кроме нее. Все его существование, казалось, проходит под нежным взглядом ее голубых глаз. Все, что он делал, он делал ради нее. Переводы Шекспира, которого она так любила, были выполнены для нее и только для нее. И все остальные его поступки: смешные розыгрыши, глупая ссора с Алексеем – были не чем иным, как безумной игрой, которую, надеясь обмануть себя и предмет своих желаний, вел человек, вынужденный носить маску, ибо его истинная любовь запрещена людскими и Божескими законами.
Теперь он понимал, что никогда прежде не знал страсти. И теперь не мог более скрывать свои чувства. Сегодня, поклялся он. Все должно решиться сегодня.
Облик источников не изменился за целые века. Они по-прежнему били серебряными струями из высокого берега, ниспадали наземь и вливались в речные воды. Вокруг царила тьма. Звезды скрылись. Маленькая, освещенная лунным светом полянка, открывшаяся перед ними, словно приглашала сесть и отдохнуть, и, очарованные красотой этих мест, путники опустились на траву, внимая тихому ровному плеску маленьких водопадов. Потом Сергей обратился к старушке.
– Арина, голубка моя, расскажи своим деткам сказку, – ласково попросил он.
И вот негромко, но напевно старая Арина заговорила. Она поведала о святых источниках и водяных с водяницами. Она поведала о волшебных папоротниках и цветах, растущих в лесу. Она поведала о душах русалок-девиц, которые умерли от несчастной любви и теперь живут в этой реке; она рассказала сказки о жар-птице, Илье Муромце и еще несколько. И все внимали ей как зачарованные, благодаря судьбу за то, что им было дано пережить эту самую волшебную ночь русского года.
Только когда няня замолчала и все затихли, довольные, но все же не переставая надеяться на продолжение, казак просительно произнес:
– Почитай нам свои стихи, Сергей. Недавно он написал что-то поистине чудесное, – добавил он.
А когда Сергей с наигранным негодованием принялся отказываться, Ольга поддержала Карпенко и стала упрашивать брата ласковым, нежным тоном, свидетельствующим о том, что она его простила:
