Ведь из всех реформ, которые царь произвел на Украине, именно военные поселения вызывали почти всеобщую ненависть. Их было двадцать, причем в каждом мог разместиться почти целый полк, и занимали они огромную площадь. Поскольку Карпенко не мог придумать ничего в защиту этих ужасных нововведений, он закусил губу и предпочел промолчать.
Однако Сергей, втайне закипая, не пожелал сдерживаться.
– Видите ли, если бы все сложилось, как по нраву Алексею, то вся Россия превратилась бы в одно военное поселение, – тихо сказал он. – Наподобие опричнины Ивана Грозного, ведь так, Алексей?
Лицо Алексея окаменело.
– Молодым людям не следует говорить о вещах, в которых они ничего не понимают, – произнес он сухо и насмешливо. – Пусть ограничатся, скажем, виршеплетством, – с горечью добавил он. И с этими словами переставил свой стул, повернувшись к Сергею спиной. Затем, поискав взглядом сторонников, на которых мог бы положиться, он заметил, обращаясь к Пинегину: – Если бы всей империей можно было управлять, как военным поселением, дела в стране шли бы куда более споро.
Пинегин в знак согласия безмолвно склонил голову.
Пора было положить конец этой размолвке, да побыстрее. Ольга обвела комнату взглядом, гадая, что же делать. Она подала знак матери, и та, кивнув, невозмутимо заметила:
– Что ж, все это было очень приятно… – И стала было приподниматься с кресел. Но не успела она встать, как тишину нарушил голос Сергея, ледяной и язвительный:
– Уж не хочешь ли ты сказать, Алексей, что в армии все чудно спорится?
Почему, ну почему же он раз в кои-то веки не мог промолчать? Ольга увидела, как щека у Алексея дернулась в нервном тике. Однако он не обернулся. Он будто не обратил внимания на слова Сергея. Ольга хотела было встать.
– Я сказал, – повторил Сергей столь ровно, что по его бесстрастному голосу можно было судить, насколько он разгневан, – ты полагаешь, что в армии все спорится?
Последовало молчание, и можно было предположить, что Алексей не расслышал реплику брата. Но затем он обернулся к Пинегину и спокойно произнес:
– Слышите, друг мой, кажется, во дворе Полкан залаял.
Сергей побагровел. Ольга с ужасом осознала, что уже никак не сможет предотвратить грядущую катастрофу.
– А знаешь, как наших несчастных солдат учат стрелять залпом? – вырвалось у него громко, так что услышали все собравшиеся в комнате. – Сейчас расскажу. Собирают всех вместе. Дают команду. Вот только незадача, целиться-то их не учат. Это действительно так. Я видел своими глазами. Никого не волнует, по какой цели они стреляют, если стреляют всем скопом. Шансы русской армии попасть в противника почти равняются нулю! Но это, – он презрительно усмехнулся, – по мнению моего брата, и означает в армии «споро», «ловко» и «быстро».
Тут Алексей не выдержал. Казалось, он вот-вот вскочит и бросится на Сергея с кулаками. Но на сей раз заговорил Пинегин. Ольга никогда прежде не видела его таким. Он вел себя спокойно, но глаза у него заблестели, а в голосе послышались странные, угрожающие нотки, когда он произнес:
– Вы оскорбляете русскую армию?
– О, даже более того, – тотчас же, не раздумывая, бросил в ответ Сергей. – Я осуждаю всю Российскую империю, которая думает, что, смиряя человеческий дух и насаждая «порядок» – безразлично, сколь этот порядок нелеп или жесток, – она чего-то достигла. Я осуждаю царя и его холуя Бенкендорфа с его идиотскими жандармами и идиотской цензурой. Я презираю ваши военные поселения, где детей превращают в бездушные автоматы, и крепостничество, которое предполагает, что один человек может быть собственностью другого. И да, разумеется, я оскорбляю армию, где верховодят такие же тупицы и бездари, что правят огромным царством глупости и низости – Российской империей!
Он снова повернулся к Алексею:
– Скажи-ка мне, брат, столь гордящийся нашей вымуштрованной армией, сколько выстрелов в год на учебных стрельбах приходится на каждого русского солдата? Сколько? – А когда Алексей, слишком взбешенный, чтобы произнести хоть слово, промолчал, он сам ответил на свой вопрос: – Я тебе скажу. Три выстрела. Три в год. Вот как обучают твоих людей, прежде чем отправить на войну с турками. – Он злобно расхохотался. – И несомненно, этим имением ты тоже управляешь по военному образцу и с таким же успехом, теперь-то, когда Сувориных больше нет и твои ошибки исправлять некому!
Ольга ахнула. Она в отчаянии умоляюще взглянула на Пинегина. И офицер в белом мундире улыбнулся.
– Что ж, Бобров, – заметил он, сухо усмехнувшись, – если бы ваш брат сказал мне это у меня в полку, то, полагаю, я устроил бы учебные стрельбы, взяв мишенью его голову. Но мы обойдем это вниманием. Давайте сыграем в карты.
И прежде чем Алексей успел сказать хоть слово, Пинегин увел его из комнаты.
«Слава Тебе, Господи, – подумала Ольга, – спасибо Тебе за Пинегина».
На следующее утро Алексей объявил, что намерен съездить во Владимир к губернатору. Вернуться он рассчитывал через неделю.
– Не погостишь ли у меня еще немного, милый мой, и не присмотришь ли за моим братцем? – попросил он Пинегина, и его друг без лишних слов согласился.
К полудню Алексей уехал. С собой он увозил письмо, написанное поздно ночью. Адресовано оно было графу Бенкендорфу.
Любила ли она Сергея? Конечно, она была к нему очень привязана, но можно ли любить человека столь эгоцентричного? Не стоило Сергею ссориться с братом и наносить ему непростительные оскорбления. На следующее утро, когда он взял Мишу с собою на рыбалку, Ольга сделала вид, что не заметила его ухода.
Все утро она занималась своими маленькими дочерьми. Старой Арине нездоровилось, но ей помогала Ариша.
В середине дня, когда Ариша укладывала девочек в постель, Ольга, выйдя на прогулку в березовую рощу на холме за домом, заметила белый мундир Пинегина, одиноко шагающего по просеке. Чувствуя, что должна поговорить с офицером, она пошла следом и вскоре поравнялась с ним.
– Я должна поблагодарить вас, Федор Петрович, – тихо сказала она, идя рядом с ним.
Он быстро взглянул на нее. Здесь, в переменчивой, дрожащей игре света и тени, глаза его обрели более глубокий голубой оттенок, чем обычно.
– Всегда к вашим услугам, – отозвался он, тихо попыхивая трубкой.
Они медленно шагали среди берез. Хотя лето уже стояло в зените, короткая трава в тени еще не утратила своей насыщенной зелени и свежести. Они ощутили слабое, едва различимое дуновение ветра.
– Я очень зла на Сергея, – вздохнула она.
Несколько мгновений он не отвечал, а затем, вынув изо рта трубку, тихо произнес:
– Простите меня, но он все еще дитя.
– Думаю, вы правы.
Он снова бросил на нее взгляд:
– Впрочем, даже дети, Ольга Александровна, бывают опасны.
