Свою поэму «Жар-птица» Сергей Бобров напечатал за свой счет, что стало настоящей жертвой для молодого человека с годовым жалованьем в семьсот рублей. Пушкин, которому он немедленно отправил один экземпляр поэмы, послал ему письмо великодушное и благожелательное, и действительно, для первого опыта поэма была куда как недурна. Надо ли говорить, что «Жар-птица», о которой шла речь в поэме, выступала вестницей свободы. Но не успела просохнуть типографская краска, как Бенкендорф велел арестовать весь тираж.
Автор был столь малоизвестен, а Третье отделение действовало так быстро, что спустя еще неделю Сергей не только не прославился, но получил приказ тотчас же вернуться в свое фамильное имение в Русском и оставаться там вплоть до дальнейших распоряжений. Итак, он прибыл в Русское.
– Вот письмо для тебя, Алексей, – продолжал Сергей. – Очень важное, – добавил он, извлекая послание из глубин своего кафтана.
Письмо было от самого Бенкендорфа. Алексей безмолвно его принял.
Поначалу казалось, что все может сложиться хорошо. Кроме своего лакея, Сергей привез приятного молодого человека, малоросса по фамилии Карпенко, с которым познакомился в Петербурге. Ольга надеялась, что присутствие Пинегина и этого Карпенко позволит не допустить ссор между Сергеем и его братом-офицером.
Она заметила, что Алексей изо всех сил пытается быть любезным. Прочитав письмо Бенкендорфа, он несколько смягчился и успокоился.
«Мы полагаем, – писал сановник, – что сей юнец – безобидный проказник; однако ему не помешает остудить горячую голову в сельской глуши. А я знаю, милостивый государь Алексей Александрович, что могу положиться на Вас и что Вы мудро, по-отечески присмотрите за ним».
– Сделаю все, как приказано, – сказал Алексей Ольге.
Но вот с пылкостью и резвостью Сергея поделать он ничего не мог.
Милый Сережа, он потешался надо всем на свете. Никто не мог подолгу сердиться на его добродушную шутливость. Поскольку Бенкендорф, подобно Татьяне, происходил из остзейских дворян, Сергей стал настаивать, что будет представлять матери стихи для цензурного утверждения. Однажды он даже предъявил ей молитву «Отче наш», выписанную на отдельный лист.
– Ведь согласно правилам Третьего отделения, – пояснил он, – большая ее часть подлежит цензурному запрету. – А когда он доказал, что это действительно так, даже Алексей невольно улыбнулся.
Сергей немедленно принялся дразнить старую няню Арину.
– Милая моя нянюшка, – говорил он, – ну можно ли доверить воспитание дворянского недоросля Михаила старушке, которая только и делает, что сказки сказывает. Ему надобно нанять гувернантку-англичанку. Они сейчас в великой моде. Мы немедля за англичанкой-то и пошлем.
А сам маленький мальчик тотчас же был очарован своим чудесным дядей, который писал веселые стишки и рисовал забавные картинки. «Миша, ты мой медвежонок», – повторял Сергей. И мальчик повсюду ходил за ним по пятам.
Сергей и его друг составляли забавную пару. Невысокому, темноволосому, с тонкими чертами Карпенко исполнилось всего двадцать; он был довольно робок и застенчив. Очевидно, что он был привязан к Сергею, который обращался с ним очень доброжелательно и бережно. После долгих уговоров Сергея нежные, кроткие карие глаза малоросса загорались лукавой искоркой, и он начинал с блеском изображать всех на свете, от малороссийского крестьянина до самого царя. Карпенко научил Мишу плясать, подражая ученому медведю. А после того, как их однажды навестил поп из Русского, их гость так гомерически смешно изобразил толстяка, который с вожделением предвкушает обильный обед, расправляя на огромном животе рыжую бороду, что даже Алексей не выдержал и расхохотался.
Маленькому Мише казалось, что, пережив холодную зиму и смерть матери, он попал в необыкновенный новый мир, залитый чудесным солнечным светом и оживляемый игрой волшебных теней; Миша восхищался этим миром, но не всегда мог расшифровать его таинственные знаки.
Дело в том, что самый воздух в Боброве был густо напоен чувственностью.
Ариша, довольно пухленькая, с золотисто-рыжими волосами, представлялась Мише красавицей. Ее голубые глаза озарялись восторгом, как только она замечала его дядю Сергея или Карпенко. Впрочем, Сергея она немного побаивалась, зато темноволосому малороссу позволяла обнимать себя за плечи.
Дядя Сергей был истинным чудом, тут не могло быть никаких сомнений. Все его любили. Он подолгу, бывало часами, разговаривал с дядей Ильей, иногда по-французски. А еще он всегда с радостью присоединялся к детям и, сев у ног Арины, объявлял: «Я прочитал все басни Крылова, но даже у него все не так складно выходит, как у тебя, душенька». Поэтому Миша был весьма озадачен, заметив однажды, как его отец проводил Сергея злобным взглядом, и спросил у тети Ольги:
– А папа́ что же, не любит дядю Сергея?
– Конечно любит, – заверила она его.
А когда потом, не без робости, он задал тот же вопрос отцу, Алексей дал на него такой же ответ.
Часто, когда они выходили погулять по березовой просеке, Миша замечал, что Карпенко старается идти рядом с Ольгой. Однажды он услышал, как она сказала дяде Сергею: «Твой друг в меня влюблен» – и звонко рассмеялась. «Неужели Карпенко мог влюбиться сразу в двух женщин?» – удивлялся маленький мальчик. А еще не забыть о Пинегине, с его трубкой, светло-голубыми глазами и белым мундиром. Он всегда был рядом, безмолвно наблюдал за ними, время от времени едва заметно улыбаясь. Однако в нем было что-то жестокое и скрытное, внушавшее мальчику страх. Как-то раз, когда все они сидели на веранде, Миша спросил его: «Вы офицер?» Пинегин ответил утвердительно, и Миша продолжил: «А офицеры убивают людей?» Пинегин выпустил колечко дыма из своей трубки, потом кивнул. «Он убивает людей!» – объявил малыш взрослым, и все дружно рассмеялись. Не уловив смысла шутки, Миша в тот вечер махнул рукой, решив, что все равно ничего не поймет, и убежал играть с Тимошкой Романовым.
Ольга с облегчением заметила, что целая неделя прошла без ссор и препирательств. Все знали, что Сергея и Алексея надо во что бы то ни стало держать на расстоянии друг от друга. Все изо всех сил старались, чтобы между братьями вновь не произошло размолвки.
Она и забыла, насколько живым и занятным был Сережа. Он словно знал всех и каждого, словно побывал везде. Он рассказывал ей скандальные истории о безумных выходках, дуэлях и адюльтере знатных москвичей и петербуржцев, сообщая при этом столь невероятные детали, что она уж и смеяться более не могла, совершенно обессилев от хохота.
Однажды вечером, услышав от него очередную порцию подобных историй, она с любопытством спросила его о его романах.
– Многих женщин ты соблазнил? – допытывалась она.
Какого бы ответа она ни ожидала, брат ее удивил. Уведя ее в укромный уголок, он вынул из кармана маленькую записную книжку и передал ей. На каждой странице красовался список имен, а каждое имя сопровождалось какими-то заметками.
– Мои победы, – пояснил он. – Слева платонические увлечения, справа – те, с кем я состоял в связи.
