Поначалу Ольга не ощущала опасности. Разумеется, она никому не желала зла.
Как рада была она вернуться в простой зеленый дом с белыми окошками, глядеть на речной берег за песчаным склоном, поросший благоухающими соснами! Этот чудесный вид словно бы говорил о возвращении к семье, в детство. А как приятно было видеть своих девочек под присмотром двух Арин. У старой няни осталось всего три зуба, а ее милое, круглое лицо украшало теперь подобие реденькой бороды, но ее племянница, Арина-меньшая, как все ее называли, хорошенькая веселая шестнадцатилетняя девица, быстро училась всему у тетки. Ольга наслаждалась, сидя на веранде вместе с ними и с маленьким Мишей и слушая чудесные сказки старой Арины.
Боль от потери мужа, какой бы острой они ни казалась, постепенно проходила, и безмолвным, бескрайним русским летом она чувствовала, что медленно исцеляется.
Действительно, в доме этим летом царила атмосфера особенной доброты и нежности. Алексей тоже пережил горе, и утрата как-то смягчила его. «Я всегда полагал, – признался он сестре, – что, если меня убьют – а возможно, это случится осенью, если начнется война с турками, – о Мише по крайней мере позаботится его мать. А сейчас я оставляю его сиротой». И хотя он старался этого не показывать, Ольга знала, что брат дорожит каждым днем, проведенным с сыном.
Может быть, в их узком кругу слишком редко звучал смех. Часто, сидя со старой Ариной, она вспоминала Сергея и его заразительную веселость. Обычно он писал ей регулярно, но вот уже несколько недель она не получала от него вестей и тщетно гадала, что же могло его отвлечь, чем он занят. Однако вместе с тем она благодарила судьбу за то, что Сергея сейчас с ними не было.
Ровно полтора года тому назад, на похоронах отца, отношения между Сергеем и Алексеем, и всегда-то натянутые, чуть было не окончились разрывом. Прошло всего два месяца со времени неудавшегося государственного переворота, предпринятого декабристами. А когда вся семья, облаченная в траур, собралась в гостиной, Алексей мрачно заметил, что благодарит Господа за то, что с заговорщиками столь быстро и легко удалось покончить. Ольга не понимала, почему Сергей не мог промолчать, однако он бодро ответил: «Я ведь знал нескольких из них. Если бы они только посвятили меня в свои планы, я бы немедля к ним присоединился». А потом едва ли не с грустью добавил: «Уж и в толк не возьму, почему они скрыли от меня свои намерения».
Хотя все это происходило на поминках, Ольга с трудом удержалась от смеха. Она вполне отдавала себе отчет в том, почему заговорщики не сочли нужным посвятить в свои планы ее несдержанного брата.
Однако Алексея его слова как громом поразили. И без того смертельно бледный, он побелел от гнева. Помолчав секунду, произнес едва слышно, но, если бы он заговорил чуть громче, то стало бы понятно, что голос его дрожит: «Уж и не знаю, Сергей, что ты здесь делаешь. И сожалею о том, что тебя сюда пригласили». После этого братья более не разговаривали.
Нет, как бы она ни любила Сергея, хорошо, что сейчас его здесь нет и некому нарушить покой и безмятежность этого драгоценного лета.
И может быть, именно потому, что лето выдалось столь тихим и умиротворенным, она не распознала опасности.
Его звали Федор Петрович Пинегин. Он был другом Алексея – быть может, не столько другом, сколько приятелем, и Алексей пригласил его погостить у них. Нравом Пинегин был сдержан и тих, Ольга полагала, что ему еще нет тридцати, волосы у него были рыжеватые, лицо худое, с резкими чертами и светло-голубыми глазами, как будто лишенными всякого выражения. «Он добрый малый, может быть, страдает от одиночества, – сказал ей Алексей. – В каких только сражениях ни побывал, но не любит говорить об этом». Действительно, он сидел, не произнося ни слова, пока другие оживленно беседовали, просто посасывая короткую трубку, и редко высказывал свое мнение. Ему была свойственна одна странность: он всегда носил военную форму, белый мундир и штаны, хотя Ольга не могла в точности сказать, по какой именно причине: то ли потому, что ему так мила была полковая униформа, то ли просто потому, что этим его гардероб и исчерпывался. Когда его спрашивали, что ему более всего по нраву, он мягко отвечал: «Охота».
Поскольку Алексей занимался делами имения, а Илья почти не вставал с кресел, Ольга часто оставалась с Пинегиным наедине во время долгих прогулок и внезапно обнаружила, что тот необычайно приятный спутник. Говорил он немного, а больше слушал, внимательно и увлеченно, и в нем чувствовалась сдержанная сила, по ее мнению весьма привлекательная.
Ольга знала, что хороша собой. Ей исполнилось двадцать четыре, она была высокой, длинноногой и стройной, с большими, сияющими голубыми глазами, густыми, струящимися каштановыми кудрями и резвостью и изяществом движений. Кроме того, выйдя замуж, она обрела некое внутреннее равновесие, которого не утратила и овдовев и которое позволяло и мужчинам, и женщинам чувствовать себя в ее обществе спокойно и непринужденно. Ей показалось, что она нравится Пинегину, однако она об этом особо не задумывалась.
В окрестностях имения можно было найти немало чудесных мест для прогулок. Рядом с домом по березовой роще пролегла длинная тенистая просека. А еще можно было побродить вдоль реки, под душистой сенью сосен. Однако любимый маршрут Ольги проходил по лесам к монастырю.
Она любила этот монастырь. С тех пор как завершилось царствование Екатерины, несколько русских монастырей, следуя, как и в прежние века, примеру великой греческой обители на горе Афон, вновь возревновали о духовном поприще и взалкали христианского подвига. В России это религиозное возрождение началось примерно за десять лет до описываемых событий. Несколько монахов даже восстановили старинный скит, который располагался на другом берегу реки, за источниками.
Ольга дважды ходила в монастырь с Пинегиным и с гордостью показывала ему маленькую икону работы Андрея Рублева, которую Бобровы подарили монастырю много веков тому назад. Хотя ее спутник был, по своему обыкновению, немногословен, ей показалось, что икона произвела на него большое впечатление.
Когда они туда отправились во второй раз, Ольга взяла с собой маленького Мишу. Тот почему-то, как это бывает с детьми, без всякой причины побаивался Пинегина и не хотел идти рядом с ним, однако на обратном пути, когда он устал, офицер легко поднял его на руки и понес домой, и Ольга наградила его за это улыбкой. «Когда-нибудь, если захотите, сходим к старинным источникам и в монашескую обитель за рекой», – предложила она, и Пинегин с радостью согласился.
Так и проходили дни: Пинегин иногда ранним утром уходил на охоту с ружьем, Илья читал, а ближе к вечеру все собирались на прогулку. По вечерам играли в карты. Обычно выигрывала Татьяна, а Пинегин отставал от нее совсем немного. У Ольги сложилось впечатление, что если бы немногословный, сдержанный офицер только пожелал, то мог бы выигрывать куда чаще.
В самом деле, единственное, что беспокоило ее в эти летние дни, никак не было связано с Пинегиным. Тревогу ее вызывало имение.
Собственно, ничего страшного там не происходило. Все сводилось к ряду досадных мелочей, которые, как полагала Ольга, легко можно было исправить. То есть, конечно, если позволит Алексей. Ведь если в хозяйстве требовалась новая телега, он тоном, не допускающим возражений, приказывал крепостному бережнее обращаться со старыми; кроме того, он рубил лес немного быстрее, чем сажал новый на смену срубленному. «Нужна дисциплина, а не деньги», – повторял он.
