То, что открылось их взорам, нисколько не напоминало русскую деревню. Случайное, беспорядочное скопление крестьянских изб, некогда стоявших тут, снесли до основания, выстроив вместо них длинные ряды аккуратных домиков. Они были совершенно одинаковые, выкрашенные синей краской, с красным крыльцом и белым забором. «Боже мой, – пробормотал Алексей, – как они похожи на армейские бараки!» И тут он заметил детей.
Перед ними предстали маленькие мальчики, некоторые не старше шести лет. Они прошли мимо строем, в ногу, печатая шаг и распевая песню, под командованием сержанта. Все они носили униформу. Тут только Алексей осознал, что показалось ему столь странным с того мгновения, как он сюда приехал: все были одеты совершенно одинаково, а крестьяне сплошь бритые, без бород.
– Да, вы увидите, здесь все содержится в идеальном порядке, – объяснил молодой офицер, которому вменялось в обязанность показывать им деревню. – Детская униформа шьется трех размеров, этого вполне довольно. Униформу они обязаны носить постоянно. Мужики обязаны гладко бриться; так они выглядят опрятнее. И всюду царит железная дисциплина – они даже в поле идут работать по сигналу, под барабанный бой. – Он усмехнулся. – Пожалуй, мы можем даже луг скосить, шагая в ногу!
А спустя несколько минут, когда им показали внутреннее убранство изб, Алексей удивился еще более. Внутри все блестело и сияло.
– Как вы этого добиваетесь? – спросил он.
– Непрерывными инспекциями. Видите? – Молодой человек указал на висящий на стене список. – Это инвентарная перепись всего, что есть в доме. Они обязаны неукоснительно следить за чистотой всей утвари.
– А как вы поддерживаете дисциплину? – спросил один из офицеров.
– Довольно и батогов. Допустят одну оплошность – и их уже бьют. Батоги мы обычно предварительно вымачиваем в рассоле, – добавил он.
Вскоре Алексей заметил еще кое-что. В отличие от обычной деревни, здесь можно было увидеть столько же мужчин разных возрастов, сколько и женщин.
– Всем положено вступать в брак, – пояснил их чичероне и рассмеялся, – не важно, хотят они того или нет. Бабы должны нас за это поблагодарить. Тут вы не найдете ни вдов, ни старых дев – мы всем подыщем мужа.
– Выходит, детей у вас здесь много, – вставил Алексей.
– Несомненно. Если бабы не рожают постоянно, мы налагаем на них штрафы. Империи надобны преданные слуги.
– А они довольны? – осведомился кто-то из сопровождавших Алексея офицеров.
– Конечно. Некоторые старухи плакали, – признал их провожатый. – Но все устроено наилучшим образом, разве вы не видите? Все работают, все повинуются, все окружены заботой.
Разговор этот происходил в военном поселении генерала Аракчеева. Оно занимало огромную площадь в Новгородской губернии, где поселили несколько полков, а местных крестьян насильно переписали в резервистов, превратив в подобие военизированных формирований, состоящих из «казенных людей». Тем временем практику военных поселений продолжали распространять на Украине.
– Не пройдет и трех лет, – объявил их провожатый, – как треть всей русской армии будет размещена в подобных поселениях.
Несомненно, это производило большое впечатление.
Но зачем просвещенному царю Александру понадобилось всячески поощрять своего соратника устраивать эти «колонии», основанные на рабском, беспрекословном подчинении и палочной дисциплине? Только ли для удобства? Нельзя отрицать, что они представляли собой дешевый способ чем-то занимать и кормить постоянную армию в мирное время. Или, как подозревали некоторые, царь создал военные поселения в виде эксперимента, надеясь с их помощью когда-нибудь ослабить власть консервативного дворянства над армией и землей? Или, может быть, царь Александр, подобно своему отцу, обожавший военную муштру и доведенный чуть ли не до отчаяния хаосом и непокорностью земли русской, упорно противившейся любым преобразованиям, решился, как и все предшествующие и последующие реформаторы, насаждать порядок силой, чего бы это ни стоило? Какова бы ни была причина, приходится согласиться с тем, что военные поселения, с их железной дисциплиной, ужасающей монотонностью и скукой всего облика и абсолютной преданностью государству, привели бы в восторг самого Петра Великого, если бы тот дожил до их появления.
Для Алексея Боброва аракчеевская колония стала откровением, недаром он посвятил свою жизнь военной службе. Созданная Аракчеевым колония показалась ему наиболее совершенным творением человеческого разума. Сколь разительно отличалась она от неопрятного, запущенного, выстроенного без всякого плана Русского и тысяч подобных ему имений! Если армия представлялась Алексею раем на земле на фоне неумения жить и неустроенности, что царили в его собственной семье, то аракчеевская колония являла избавление от всего, что так раздражало его в России. Он видел только, что люди здесь были усердны и не голодали, видел то, что хотел видеть, ведь подобно тому, как одного прельщает власть, другого влечет порядок. Алексей был совершенно очарован.
С того дня в его сознании утвердилось одно-единственное, неопровержимое правило, которое, с какими бы трудностями он ни сталкивался, казалось, всему придавало смысл. Простая эта максима сводилась к следующему: царю надобно служить, насаждая порядок. А из этого принципа вытекал второй: благом надобно считать все, что ведет к порядку. «Вполне годится для простого солдата вроде меня», – говорил он себе.
Следующим летом, когда Илья уже отправился с другом семьи в заграничное путешествие, Алексей, заехав в Русское, случайно взял в руки потрепанный томик стихов Державина. Обнаружив ассигнации, он тотчас же понял, откуда они взялись. Но ничего не поделаешь. Суворина уже сослали в Сибирь. Сын его в бегах, одному Богу известно где. Александр Бобров недужил.
Кроме того, если бы он признал, что ссылка Суворина была ошибкой, от этого не выиграл бы никто: ни его семья, ни то сословие, к которому принадлежали Бобровы, ни государственный порядок, который это признание нисколько не укрепило бы.
Он спрятал деньги в надежном месте и никому ничего не сказал.
1825
Заговор декабристов едва ли имеет аналоги в истории человечества, настолько он уникален, ведь он представляет собой весьма дилетантскую попытку горстки аристократов, движимых самыми благородными мотивами, дать свободу народу.
Чтобы понять, как такое возможно, надлежит вернуться к царствованию Екатерины, когда в русских аристократических кругах впервые распространились и были восприняты идеи Просвещения и свободы. Несмотря на потрясение, вызванное французской революцией, и страх перед Наполеоном, русские все острее осознавали необходимость реформ и в дни просвещенного царя Александра. А в реформах воистину нуждалось многое: юридическая система, унаследованная чуть ли не от Средневековья, институт крепостного права, правительство, которое, несмотря на номинальное существование такого высшего органа законодательной, исполнительной и судебной власти, как Сенат, на деле было всего лишь примитивной автократией. Но что именно следовало предпринять? Здесь мнения разделились совершенно. Представители дворянства, купечества и крестьянства, созванные Екатериной, только и делали, что бесконечно спорили друг с другом. В отличие от Запада, в России не существовало никаких освященных временем и традицией институтов, на которые можно было бы опираться. С такими же трудностями столкнулся и царь Александр: разрабатывались великолепные планы, однако любая попытка воплотить их в реальности шла ко дну из-за нежелания и неумения русских менять что-либо в своей жизни, как уходит ко дну одинокий корабль, терпящий бедствие в бескрайнем, со всех сторон обступающем его море. Дворянство хранило верность царю, но не хотело и слышать об освобождении своих крестьян: к 1822 году царь даже восстановил их официальное право ссылать крепостных в Сибирь. Все опасались еще одного восстания, подобно пугачевскому. На деле правительство убедилось, что может лишь менять незначительные детали системы, кое-как поддерживать порядок и проводить эксперименты вроде создания военных поселений в поисках новых механизмов, которые помогли бы стране преодолеть многовековой застой.
