Но вот деревья расступились, и перед путешественниками открылся вид на обширные поля. Как и в большинстве соседних деревень, в этой тоже сажали лен, ячмень и рожь. Урожай уже собрали. Ближайшее поле пятнали небольшие желто-бурые стога. От разросшихся на обочине кустов полыни и крапивы исходил слабый горьковатый запах. Когда они подъехали к первой избе на околице, их приветствовал собачий лай и проводила взглядом толстуха с корзиной грибов. Вскоре они остановились у постоялого двора.
– Придется нам здесь заночевать, – мрачно заметил Суворин.
Постоялый двор ничем не отличался от прочих заведений такого рода: большая комната со столами и скамьями, внушительного размера печь в углу и угрюмого вида хозяин, который тотчас же принялся рассыпаться в любезностях, заметив Илью. Пока Суворин присматривал, как ставят в конюшню и задают корма их лошадям, Илья сел у печи и спросил чаю.
Поездкой они оба остались довольны. Илья был рад, что Татьяна уговорила его поехать со стариком Сувориным. Они – по крайней мере, Суворин – тщательно «произвели смотр» рязанскому имению: получили денежный оброк, продали зерно и какую-то часть заготовленной древесины и возвращались в Русское с немалой суммой денег. Поскольку Илье предстояло унаследовать рязанское имение – Русское доставалось Алексею, – он полагал, что ему не помешало бы побывать в своей будущей «вотчине» и хорошенько осмотреться на месте. Суворин даже уговорил его прогуляться по окрестностям, отчего его обычная мучнистая бледность сменилась румянцем.
Илья Бобров не страдал никакими тяжелыми недугами, однако из-за неусыпных забот и безумной опеки, которой с детства окружала его мать, он вырос, сам толком не зная, здоров он или болен. Он был неглуп. Мальчиком его подолгу заставляли лежать в постели, и потому он рано пристрастился к чтению и читал запоем, переняв от отца любовь к французской литературе и философии Просвещения. Но к несчастью и отчасти вследствие того, что отец его признал себя неудачником, сломленным жизненными бурями, Илья, даже сам не отдавая себе в этом отчета, подсознательно также уверился в том, что все на свете напрасно. Илье казалось, что его неизбежно ждет поражение и бессилие. Его охватило некое подобие оцепенения. И хотя часто он отчетливо осознавал, что проводит свои дни попусту, что должен каким-то образом стряхнуть апатию и леность, он так и не сумел это сделать, поскольку обстоятельства его к тому не вынуждали. Теперь, в возрасте двадцати восьми лет, он был любезен и приятен в обращении, ленив, холост и чрезмерно толст. «Я слишком тучен, – повторял он в свое оправдание, – но не знаю, что с этим делать».
Однако эта поездка весьма приободрила его. Более того, во время путешествия у него родился новый замысел, который он обдумывал весь день. Поэтому, когда Суворин явился с его кожаным саквояжем, а трактирщик – со стаканом обжигающего чая, он только кивнул им обоим и, положив ноги на дорожный сундук, прикрыв глаза и мелкими глотками отхлебывая чай, стал размышлять: «Да, пора мне покончить с этим растительным существованием. Думаю, надо бы съездить за границу. Поеду во Францию».
Пора было как-то изменить жизнь. А старик Суворин, глядя на него и думая о своем собственном сыне, оставшемся в Москве, заключил: «Этому бы лежебоке да хоть толику бы Саввиной силы да задору – и, глядишь, человеком бы стал».
Так время медленно шло, солнце клонилось к закату, а помещик и пожилой крепостной размышляли, что уготовила им судьба. И путешествие могло завершиться на следующий день без всяких происшествий, если бы не трактирщик.
Прибыль постоялый двор приносил небольшую. И хозяин его не собирался просто так упустить богатого барина вроде Ильи, а намеревался хорошенько растрясти его карманы. Поэтому, как только Илья откушал чаю, трактирщик выскользнул за порог, бросился куда-то по улице и не возвращался около получаса.
Илья пришел в восторг, когда услышал предложение трактирщика. Он с наслаждением немного вздремнул и теперь, взбодренный путешествием и новыми планами, которые роились у него в мозгу, чувствовал непривычное оживление.
– Полно ворчать, Суворин, – сказал он. – Отменная затея. – А потом добавил, обращаясь к низко кланяющемуся трактирщику: – Поди приведи их. Да не забудь подать вина и водки.
Трактирщик улыбнулся. Вот повезло ему, что цыгане как раз проезжали по деревне: если те развлекут тучного барина, он согласился поделиться с ними барышом. С наступлением темноты на маленьком постоялом дворе внезапно воцарились суматоха и веселье. Вкусно запахло съестным. На стол поставили вино и водку. Словно из-под земли вынырнули какие-то личности. И как только подали кушанья, в комнату ворвались цыгане.
Их было восемь, все в ярких одеждах, смуглые и недурные собой. Они пели, две цыганки плясали. Илья усмехался и притопывал ногой. Да, таким бодрым и оживленным он не чувствовал себя уже много лет. Обычно он не пил много, но сегодня вечером… «Подать еще вина!» – приказал он трактирщику.
Одна из цыганских девиц теперь пела под аккомпанемент гитары, подыгрывали мужчины. Как же странно и чудесно звучала эта песня! Где она родилась? Не в Азии ли? Он и понятия не имел об этом. Девице было не больше пятнадцати, предположил он, щупленькая, маленькая девчушка. И все же… Он ощутил прилив чувственного волнения. Она подошла к нему совсем близко, почти касаясь… «Боже мой, – подумал он, – я должен ощутить вкус жизни, вот в чем все дело. Я должен путешествовать и увидеть мир».
К тому времени как все разошлись, он успел угостить каждого из присутствующих полудюжиной стопок водки и стаканов вина, неуклюже поплясал с пятнадцатилетней девочкой и безумно влюбился не то чтобы в нее, но в саму жизнь.
Было уже далеко за полночь, когда трактирщик, кое-как убрав остатки пиршества, постлал ему на одной из скамей и Илья наконец лег спать.
– Дело в том, дорогой мой Суворин, – пробормотал он, – что я, кажется, изрядно пьян.
– Да, барин.
Крепостной потихоньку устроился на другой скамье и закрыл глаза.
Пять минут спустя Илью, все еще лежавшего с открытыми глазами, поразила внезапная мысль. Саквояж, который стоял на полу рядом с ним, не закрывался на замок. Это была его вина: он сам засунул куда-то ключик, пока они «проводили смотр» имения в Рязани, да так и не сумел отыскать. Но и в том не было бы ничего страшного, если бы не одно обстоятельство: в саквояже лежали все их деньги.
А теперь сквозь алкогольный туман эта мысль постепенно обретала все более и более отчетливые очертания. Он понял, что должен срочно исправить упущение. Смутное осознание того, что он, быть может, свалял дурака, пригласив цыган, превратилось в ясное представление о том, что это его, Илью, собираются одурачить. Одна из этих чертовок, возможно та самая девица, тайно прокрадется в трактир и ограбит их – и уж конечно, с помощью трактирщика. Он рывком сел на скамье.
– Суворин, проснись, – прошипел он. Старик заворочался. – Поди сюда и открой саквояж. – (Суворин подошел к нему.) – Вынь деньги, и кошель, и сверток. Вот так.
В кошеле лежали серебряные рубли; в свертке хранились банкноты, бывшие в ходу со времен Екатерины и называемые в России ассигнациями.
