Там было грязно. Дома знати чаще всего представляли собой большие одно- или двухэтажные деревянные терема с высокими деревянными шатровыми крышами и службами на заднем дворе. Дома эти возводились на небольших участках земли, огороженных частоколами, и эти дворики сейчас так промокли от растаявшего снега и весенних дождей, что от наружных ворот к стойлам пришлось проложить мостки. Кое-где на улице тоже положили доски, но там, где их не было, лошадиные копыта утопали в грязи.
Иванушка на своем сером коньке трусил за отцом на почтительном расстоянии. Как же был он статен и величав: простой черный плащ ниспадал с его плеч поверх белой рубахи, и Иванушка взирал на царственную его осанку с безграничным восхищением. Игорь ехал на своем лучшем вороном коне. Отцовского коня звали именем древнего императора, но за несколько веков имя это изменилось и теперь звучало округлей, плавней: Троян.
Простой люд, встречая отца и сына, прикладывал правую руку к сердцу и кланялся в пояс; даже священники в рясах с уважением склоняли перед ними головы. Игорь был не им, холопам да смердам, чета, – если б, боже упаси, кто-нибудь убил такого знатного мужа, то должен был бы платить сорок серебряных гривен виры, а жизнь простого крестьянина, «смерда», оценивалась всего в пять.
Даже имена представители правящего класса носили не такие, как простонародье. Князья и их избранные приближенные часто получали «царские» имена с корнем «слав» – «похвала» – или «мир», то есть «вселенная». Таковы были и великий князь Владимир, и его сын Ярослав. Любили в знатных семьях и скандинавские имена вроде Рюрика и Олега. Даже супруга Игоря, хотя и была славянкой, звалась Ольгой – русский вариант скандинавской Хельги. Среди простого люда все еще были в ходу славянские имена-прозвища – Щек или Мал. Но более всего отличала знать от простолюдинов манера, в которой полагалось к ним обращаться: если смерд мог быть просто Ильюшкой, то аристократ добавлял к своему имени имя отца – отчество. Так, юный Иванушка был Иваном, сыном Игоря, или Иваном Игоревичем. Да и всех троих братьев могли величать «сыновьями Игоря», Игоревичами, ведь все знали Игоря: был он не просто знатным мужем, но дружинником самого князя киевского. Много было князей в земле Русской. Каждый торговый город на великих водных путях был под защитой и управлением своего собственного князя, а все князья числились потомками славного варяга Олега, который отвоевал Киев у хазар двести лет тому назад. Во время описываемых событий наиболее крупные города этой огромной «империи», торговые пути которой пролегали по воде, находились в руках сыновей последнего князя киевского, могущественного Ярослава Мудрого. Сыновья Ярослава избрали форму престолонаследия по старшинству: старший брат получал главный город, Киев, а остальные разбирали города поменьше – в зависимости от возраста – и приносили клятву верности князю киевскому. Так и вышло, что повелитель Игоря был старшим, или великим, князем киевским; в городе Чернигове к северу от Киева княжил его брат Святослав; осторожный Всеволод, третий по старшинству, правил в Переяславле, городе поменьше, расположенном на юге. Если один из братьев умирал, ему наследовал не сын, а следующий за ним по старшинству брат, и потому младшие братья один за другим, в порядке старшинства, постепенно получали все более и более крупные города.
Игорь служил князю киевскому. Более того, он едва ли не считался членом княжеского совета. Братья Иванушки тоже уже вошли во внешний круг дружины, хотя Борис еще ходил в отроках – был младшим помощником, не то слугой, не то оруженосцем; Иванушка приходил в восторг при мысли, что и он когда-нибудь пойдет по их стопам.
«Спешиться!» – раздался строгий приказ отца, и Иванушка вздрогнул, очнувшись от своих мечтаний. Они проехали всего несколько сотен саженей, но Игорь уже соскочил с коня и шел пешком, и Иванушка, подняв глаза, понял почему. Они достигли собора. При виде собора ему сделалось страшно.
В обнесенном стенами городе Ярослава Мудрого было немало прекрасных зданий. Кроме красивых деревянных теремов знати, там возвели монастыри, церкви, школы и чудесные ворота, выстроенные из камня, именуемые Золотыми. Они были особенно хороши, так как их венчала возносящаяся под небеса маленькая надвратная церковь Благовещенья с золотым куполом. Но нигде на землях русских не сыскать было собора более величественного, чем тот, что возвышался теперь перед ними, ведь подобно тому, как отец его, Владимир Святой, воздвиг свою великую Десятинную церковь в старом детинце, Ярослав начал строительство огромного собора в новом.
Ярослав освятил его в честь святой Софии; да и какое иное имя пристало ему, когда все знали, что величайшая церковь Византии, престол патриарха Константинопольского, – во имя святой Софии, Премудрости Божьей?
Этот новый северный народ гордо объявлял себя «русами», но веру, обычаи, самый уклад жизни он перенимал у греков. Духовенство высокого сана по большей части состояло из греков. Даже единственный славянин, красноречивый проповедник, возглавивший Русскую церковь десять лет тому назад, именовался по-гречески – Иларионом. При крещении славянским детям избиралось еще одно, крестильное имя, в честь святого покровителя – из греческих святцев. Владимир Святой – во крещении стал Василием, а сыновья его Борис и Глеб поминались в церквях как Роман и Давид. Сколь велик был представший перед ними собор! Он был возведен из красного гранита, выложенного узкими длинными полосами и скрепленного почти такими же по длине и ширине слоями розового цементного раствора. Массивная, довольно приземистая красно-розовая твердыня, задуманная поразить всякого величием и могуществом недавно обретенного христианского Бога была видна издалека. В центре ее сиял большой золотой купол, сходный с тем, что венчал Константинопольский собор, а вокруг него теснились двенадцать куполов поменьше. «Они олицетворяют нашего Господа и двенадцать апостолов», – пояснил ему Игорь. Собор был почти достроен. Только небольшие подмости с одной стороны здания свидетельствовали о том, что работы еще не окончены. С трепетом Иванушка перешагнул порог.
Если снаружи собор напоминал крепость, то внутри обширные сумеречные пространства казались целой вселенной. В стиле величественных византийских церквей с запада на восток он был поделен чередой пяти нефов; посредине проходил самый широкий, его обрамляли по обеим сторонам по два нефа поуже. На восточном фасаде располагались пять полуциркульных апсид, на западном, высоко над полом, – хоры, где собирались на молитву князья и их придворные и откуда они глядели сверху вниз на простой народ. А посреди церкви, под огромным куполом, помещалось обширное пространство, где священники в сияющих облачениях являлись прихожанам, а земля соприкасалась с небесами.
Но более всего во внутреннем убранстве этого огромного, полутемного, словно пещера, храма привлекали взор и поражали воображение не высокий купол, не пять нефов, не массивные колонны, а мозаики.
Увидев их, Иванушка затрепетал. Они покрывали все стены от самого пола, теряясь под куполом. Они изображали Богоматерь, возносящую руки в молитве, как принято показывать ее в восточной христианской традиции; Отцов Церкви; Благовещение; таинство причастия. Выполненные из кубиков синей и коричневой, красной и зеленой смальты, выделяющиеся на сияющем золотом фоне, все эти образы, величественные и внушающие благоговейный страх, взирали на бренный, исполненный тщеты мир внизу. Темноволосые, с бледными овальными лицами и черными очами, устремляли они со своих золотистых стен скорбные, но бесстрастные взоры на людскую суету где-то под ними. А в вышине царил Христос-Пантократор, Вседержитель, всеведущий, но непознаваемый, недоступный никаким земным мудрствованиям, взирал Он с главного купола, и Его большие греческие глаза прозревали все и словно не различали ничего.
