Татьяна склонила голову в знак согласия. Более они к этому не возвращались.
Так появился на свет Сергей Александрович Бобров.
Спустя полгода Александр возобновил супружеские отношения с женой. В 1803 году у них родилась девочка. Ее назвали Ольгой.
1812, март
Каким же бурным выдалось это время, эти дни войны и мира. Кто бы мог предугадать, что из пламени французской революции – из пламени свободы, равенства и братства – родится поразительный завоеватель, который заставит трепетать весь мир? Наполеон – герой для одних и чудовище для других. Действительно ли он, подобно Юлию Цезарю или даже Чингисхану, намеревался покорить весь мир? Возможно. И хотя просвещенный царь Александр, которого по-прежнему именовали Ангелом, пытался уберечь Россию от ужасов этих европейских войн, сейчас, ранней весной 1812-го, казалось, что Наполеон со своей грозной Великой армией готовится вторгнуться в российские пределы с Запада.
Вся Россия пришла в смятение. Наполеона объявили Антихристом. Царь призвал страну к оружию. И если среди помещиков прежде находились те, кто полагал, что «золотой век» Александра не оправдал надежд, что ожидаемые реформы оказались малочисленными и недостаточными, все это было немедля забыто, а в гостиных по всей империи дворяне сплотились вокруг Ангела.
Был прохладный, пасмурный день. Весна только началась, и снег еще и не думал таять. Семейство Бобровых собралось в гостиной своего деревенского дома, ожидая новостей.
Господский дом был похож на все прочие усадьбы: узкое и длинное двухэтажное здание, стены выкрашены зеленой краской, окна обведены белой. Фасад был украшен классическим портиком с четырьмя колоннами. Портик тоже был деревянный, выкрашен белой краской, а за ним красовалась просторная веранда. По сторонам к главному зданию примыкали два маленьких одноэтажных крыла, добавленных Татьяной, с двумя комнатами в каждом. Господский дом стоял на холме, откуда открывался чудесный вид на реку, а деревушка пряталась за деревьями. Позади дома находились всевозможные хозяйственные постройки. Левее виднелась клеть, наполовину врытая в землю; это был ледник, где в теплую летнюю пору хранился лед, вырубленный на реке зимой. Справа располагалась баня, еще одно приземистое сооружение из толстых некрашеных бревен. Усадьба выглядела столь мирно и безмятежно, словно она существовала здесь вечно. Тем не менее строительство тут началось лишь при Александровом батюшке, и появление господского дома значило коренную перемену в жизни и бар, и деревни.
Само представление о сельской усадьбе еще только зарождалось в России. Поместье рыцаря и замок вельможи, столь распространенные в Англии и Франции, можно было встретить и много восточнее, например в Польше, но в государстве Московском они были совершенно неизвестны. А загородную виллу в духе Ренессанса, место отдохновения ее владельцев, где самый их досуг был отмечен утонченностью и изяществом, нельзя было и вообразить. До XVIII века Бобровы, приезжая в свои имения, всегда останавливались в обнесенном стенами городке Русском. В деревне, в помещичьем доме, почти не отличимом от крестьянской избы, ютились разве самые бедные из дворян, и только после Петра Первого российские помещики стали жить на манер европейских землевладельцев.
Их сельские усадьбы почти всегда были скромны. Если дворцы российских самодержцев и их фаворитов могли соперничать с дворцами европейских монархов и вельмож, то жилища людей вроде Боброва показались бы английскому джентльмену примитивными и выстроенными наспех. Действительно, обликом и размерами они напоминали скорее дома в недавно освободившихся американских колониях.
Лишь одно омрачало идиллию семейства Бобровых: название их деревни – Грязное. Пока они жили в Русском, это не играло роли, но, когда перебрались в имение, Александр решил, что название это звучит оскорбительно и нелепо. Он перебрал несколько возможных вариантов и в конце концов сделал свой выбор. И потому отныне официально и деревня, и поместье значились как Боброво, хотя старики по привычке продолжали использовать прежнее наименование.
В доме царила атмосфера напряженного ожидания. В окрестностях Москвы спешно собирали новые полки. Прошлым вечером Александр Бобров получил личное письмо от генерал-губернатора Владимира: тот просил его прислать побольше рекрутов из числа крепостных. Этим утром крестьяне в деревне тянули жребий, и вскоре он узнает, кому выпала солдатская доля.
Второй сын Александра, Алексей, хотя и всего девятнадцати лет, уже с гордостью служил офицером пехотного полка. Каждый раз, когда кто-нибудь подъезжал к дому, Татьяна бросалась к дверям, надеясь, что это нарочный привез письмо от сына. Самый воздух, казалось, был напоен патриотическим восторгом.
И все же Александр Бобров не мог отделаться от тягостных предчувствий.
«Я боюсь не столько нашествия наполеоновских войск, – говорил он Татьяне, – сколько своих собственных людей». Он имел в виду крепостных.
Обсуждая историю завоевательного похода Наполеона на Россию, часто забывают, что в предшествующие его вторжению месяцы многие помещики были обеспокоены, как бы не случился бунт внутри страны, и опасались его более, нежели самого неприятеля. А для подобных страхов существовали веские основания. Повсюду в завоеванных европейских странах французский император объявлял, что освобождает народы от их прежних правителей во имя революции: для многих из них он сделался героем. Действительно, в гигантском войске, которому предстояло под его началом вторгнуться в Россию в 1812 году, в этой легендарной Великой армии, французы, вообще-то, составляли менее половины от общей численности. А из всех других «двунадесяти языков» никто не сражался более яростно, чем солдаты из сопредельных польских земель, некогда захваченных Австрией и Пруссией при разделе несчастной Польши; их Наполеон и вправду освободил. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в России опасались, как бы их собственные покоренные поляки не восстали, присоединившись к наполеоновской армии, а следом за поляками – и русские крепостные мужики. «Он учинит то, что не удалось Пугачеву, и устроит у нас настоящую революцию», – мрачно предрекал Бобров.
Но если внешний мир таил в себе множество опасностей, то гостиная, где расположились Бобровы, являла собой тихую заводь, домашнюю идиллию. Комната была обставлена в английском вкусе: чопорная меблировка, две картины, переходившие в их семье из поколения в поколение, и несколько мрачных классических пейзажей – все привезенное из Санкт-Петербурга. Однако общее впечатление от гостиной можно было описать как милый беспорядок.
Александр и Татьяна сидели в креслах. На барине был старый синий английский сюртук, галстух и шелковые чулки; барыня, в длинном розовом платье с высокой талией, накинула на плечи модную разноцветную шаль и вышивала по канве в пяльцах. Старший из детей, двадцатидвухлетний Илья, что-то читал. Круглолицый и светловолосый, он был очень похож на мать. По мнению Александра, молодому человеку надлежало сейчас служить в армии и сражаться с врагом, подобно брату. Однако Татьяна не отпускала его от себя ни на шаг под предлогом того, что у мальчика-де хрупкое здоровье. Возможно, ей до сих пор было никак не преодолеть материнский страх за сына, с тех пор как в 89-м году она едва не потеряла его при рождении. «Хрупкое здоровье? – ворчал Александр. – По-моему, он просто толст и ленив». Жаль, что он позволил Татьяне так избаловать мальчика, ведь Илья был умен. Но теперь Александр не в силах был исправить последствия дурного воспитания и махнул на сына рукой, оставив Илью в покое.
