То же самое происходило, когда затрагивались другие темы. Следователь интересовался его статьями, написанными много лет назад, в которых поднимались опасные вопросы. Но статьи были анонимными, и никто не знал о его авторстве. Как же тогда могло быть, что всякий раз, когда Александр отрицал свою причастность, невидимый голос очень точно цитировал строчку или две из статьи, написанной лет десять назад?
Постепенно в ходе следствия, по мере того как мягкий разумный голос, никогда не обвинявший, снова и снова давал понять, что ему известна правда, Александр, к своему удивлению, вдруг стал терзаться чувством вины.
На седьмой день Александру уже казалось, что Шешковский знает о нем абсолютно все. На четырнадцатый день его смятенный ум был готов признать, что следователю известно о нем больше, чем ему самому. На двадцатый день Александр был убежден, что следователь всеведущ, словно Бог. Какой смысл было пытаться утаить что-то от этого голоса – этого доброго голоса, который лишь помогает облегчить душу и наконец заснуть?
На двадцать первый день он заговорил.
Было холодное, сырое октябрьское утро, когда Александр Бобров покинул Петропавловскую крепость – в кандалах, сидя сзади в маленькой открытой повозке. Впереди расположились возничий и вооруженный мушкетом солдат. Их сопровождали двое верховых.
Небо затянули серые тучи, вода в Неве высоко поднялась, над Адмиралтейством он заметил флажки, предупреждавшие об угрозе наводнения. В этом не было ничего необычного, по осени вода Финского залива захлестывала Васильевский, проникая в подвалы и даже заливая улицы града Петра.
Как ни странно, Александр ощущал гармонию с миром. Несмотря на кандалы, он вполне спокойно, можно сказать – даже бодро, смотрел на великий город, по которому проезжал. Его одежда была в лохмотьях, голова обрита, однако это мало его заботило. Вдали, на другом берегу реки, мелькнул Медный всадник. А вот Зимний дворец и Эрмитаж. Где-то там наверняка находится императрица со своим любовником Зубовым. Счастья им.
Это было странно: он все потерял, но обрел спокойствие, которого ему не хватало прежде. Здесь, в повозке, с непокрытой головой, он чувствовал себя свободным от всех земных забот. Возможно, это было свойство именно Александра или же черта, характерная для всей России, но он понял, что ощущает себя самим собой только в исключительных жизненных обстоятельствах. Заурядность, которая окружала его в последние несколько лет, раздражала. «Дайте мне дворец, – размышлял он, – или монашескую келью».
В любом случае ему повезло. Его приговорили только к десяти годам.
Он узнал об этом днем раньше. Несколько недель до этого он провел в маленькой камере с окном. Посещения были запрещены, и из внешнего мира он не получал никаких известий. Ему даже не сообщили, в каких, собственно, преступлениях его обвиняют. Затем утром к нему явился следователь и объявил приговор.
– Суд прошел хорошо, – спокойно сказал он. Как и прочие такие процессы, это была короткая процедура в отсутствие обвиняемого и без соблюдения формальностей. – Изначально речь шла о пятнадцати годах. Приятель ваш, профессор, столько и получил. Но ваша супруга написала императрице очень милое письмо, должен я сказать, и потому государыня была снисходительна. На самом деле вам повезло даже больше. Впрочем, пусть госпожа Боброва сама обо всем расскажет.
Татьяна пришла несколько часов спустя. Только теперь он узнал, что графиня жива.
– Но она рассказала всем и каждому в Санкт-Петербурге, что ты пытался ее убить, – объяснила Татьяна. – В тот же вечер она отправилась в полицию и хотела, чтобы тебя арестовали. А потом, – Татьяна умолкла, – кажется, были и другие обвинения. – Она с тревогой посмотрела на него. – Они говорят, ты франкмасон. Это какая-то ерунда.
Александр вздохнул. Теперь он начал кое-что понимать.
Гнев Екатерины Великой, обрушившийся на масонов летом 1792 года, был внезапным. Возможно, его вызвал Новиков, когда во время допроса неосторожно обмолвился о существовании тайного внутреннего ордена розенкрейцеров. Исторические свидетельства показывают, что и впоследствии власти имели весьма смутное представление о том, как функционировал орден. Поскольку розенкрейцеры всегда сжигали свою переписку, точное количество его членов установить не удалось. Причастность великого князя Павла доказана не была; о международных связях существовали лишь туманные догадки. Но императрица повела себя непреклонно. Орден был тайным, его члены, вероятно, настроены радикально; должно быть, они сговаривались с ее сыном. Теперь она уже никому не доверяла. Их следовало уничтожить.
Надо сказать, что дело было спланировано весьма умно. Людей с большими связями, таких как князь, следовало тихо отправить в ссылку в их поместья. Книготорговца, продававшего масонские трактаты, необходимо было арестовать, а затем отпустить, сделав строжайшее внушение. Новикова ждал приговор в назидание остальным. «Но мне бы хотелось, – объявила императрица примерно наказать также и кого-то из Санкт-Петербурга, а не только из Москвы».
Потому было большой удачей, что в самый канун разгрома следователь Шешковский явился к императрице с удивительным известием: «Полагаю, мы обнаружили как раз такого человека, который нам нужен. Более того, – добавил он, – кажется, это опасный вольнодумец». И услышав, о ком идет речь, императрица осталась довольна.
Но как, удивлялся Александр, они столько о нем узнали? Скоро Татьяна разрешила его недоумение.
– Мадам де Ронвиль рассказала мне, что произошло, – объяснила она. – Она приходила ко мне после твоего ареста. Кажется, у графини было какое-то письмо – от профессора Новикова, франкмасона. Графиня не знала, что это, но показала в полиции. Она использовала любую возможность, чтобы тебя очернить.
Александр мог это представить.
– Затем ее навестил человек по имени Шешковский. Ты его знаешь?
– Да, знаю.
– Он беседовал с ней целый вечер. Она продемонстрировала ему множество статей, которые ты написал несколько лет назад. Он очень всем этим заинтересовался.
– Заинтересовался, да… – Перед мысленным взором Александра предстала эта картина: старуха и ловкий следователь. Как просто было получить от нее все нужные сведения. Как этот хитрец, должно быть, усмехался про себя, нет ничего удивительного, что он казался всеведущим!
И все же… даже когда Александр понял, в чем дело, в голову ему пришла еще более мрачная мысль. Хитростью ли вытягивал следователь улику за уликой из глупой старухи, или же графиня Турова без всяких уговоров и принуждения сама показала ему статьи – те самые, отражавшие и ее убеждения, которые она так страстно отстаивала, – зная, что они решат судьбу Александра?
Этого ему никогда не выяснить.
– Да, – грустно произнес он. – Она отмщена.
– Но есть и хорошая новость, – сказала Татьяна. – Ты не будешь отбывать наказание в крепости, как профессор. Догадайся, где будет твоя тюрьма?
Александр смотрел, ничего не понимая.
