Она тихо вскрикнула, увидев его. Он заметил, как она с тревогой сглотнула. Но потом быстро взяла себя в руки и злобно прошипела, хлопнув газетой по одеялу:
– Что тебе нужно? Как посмел ты явиться сюда!
Он попытался успокоить ее:
– Я хотел поговорить с вами, Дарья Михайловна, но вы, – он криво усмехнулся, – не дали бы мне такой возможности.
– Убирайся.
Он не знал, мог ли их кто-нибудь услышать, но позиций не сдавал. Все или ничего.
– Дарья Михайловна, со всем уважением, позвольте мне, по крайней мере, сказать, что вы поступили по отношению ко мне несправедливо. Но если вы рассердились на меня, то прошу вас: не губите мою бедную жену и детей, которые ни в чем не виноваты.
– Ты уже подсылал их докучать мне, и я сегодня выгнала их вон, – резко возразила она. – А теперь уходи из моего дома.
Сюда – жену и детей? О чем она говорит?
– Я ничего подобного не делал, – честно ответил он.
Но старуха, казалось, перестала обращать на него внимание. Она начала бормотать:
– Сначала одни являются, затем другой, притворяясь, что ничего не знает. Обманщики! Ничего они от меня не получат. – Может ли быть, что графиня окончательно тронулась умом? Он еще не успел додумать эту мысль, как она прошипела: – О эти дети! Мерзкие твари! Змееныши!
И эти последние слова были сказаны с такой горячностью, в манере столь оскорбительной, что от гнева у него перехватило дыхание.
– Вы не понимаете, Дарья Михайловна, – терпеливо продолжил он. – Вы сердитесь из-за моих слов, но уверяю вас – никто не восхищается великим Вольтером больше, чем я. Просто в данный момент даже те из нас, кто разделяет ваши убеждения, не могут говорить об этом открыто. Императрице все докладывают. Я статский советник. Уверен, вы понимаете, что мне необходимо быть осторожным.
Он умолк, не зная, поняла ли она его. Ответила она не сразу, устремив взор в лежавшую перед ней газету. Затем посмотрела на него с презрением и выплюнула единственное слово:
– Изменник!
Что за глупая злобная старуха! А она все продолжала бубнить, то ли разговаривая с собой, то ли обращаясь к нему, этого невозможно было понять.
– Одним говорит одно, другим – другое. Двуличный. Ему нельзя верить ни на грош.
Именно потому, что в глубине души Александр стыдился того, что предал своего старого покровителя Потемкина, и того, что изменил своим убеждениям, почувствовав, куда подул ветер, обвинения сумасшедшей старухи разозлили его еще больше. Сначала горячечная поездка в летний дворец, затем полное унижение, а теперь еще и это.
– Вы не понимаете. Уверяю вас… – начал он.
Но она оборвала его:
– Думаешь, я не знаю, зачем ты явился? Вот уже второй раз ты прокрадываешься сюда, как змея.
– Да уж конечно нет, – с жаром возразил он.
– Лжец! – Она замолчала, а затем продолжила беседовать с собой: – О, я видела, как он крался в ночи, словно волк. Вор! Думает, он может вот так запросто входить сюда, чтобы насмехаться надо мной. Мерзавец! Трогать мои книги, танцевать передо мной, как лунатик. Змея! Гадина! – Слова вылетали подобно плевкам.
Господи! Так, значит, она не спала в ту далекую ночь. Ее глаза были открыты, потому что она бодрствовала. Александр и подумать не мог, что все эти годы она втайне размышляла о том глупом ночном визите пятилетней давности. И разве была теперь хоть малейшая возможность объяснить тот поступок?
– Кем ты себя возомнил? – вдруг с яростью напустилась она на него. – Ты думаешь, что сумеешь меня обмануть? Лжец! – выдохнула она.
Он был раздавлен, но в то же время зол. Лжецом он не был!
– И это все из-за нескольких слов о Вольтере! А как же мои дети – ваши родственники? Вы собираетесь оставить их ни с чем?
– «Вы собираетесь оставить их ни с чем?»! – передразнила она его, причем очень похоже, зло и презрительно. – Мне дела нет до твоих детей. Змеиное отродье. Пусть подохнут с голоду! А теперь убирайся. Изменник!
Это было уже слишком. Жестокость, не имеющая объяснения. Весь гнев и отчаяние, накопившиеся за день, а может, и за всю жизнь, внезапно вскипели в нем и прорвались наружу.
– Ты старая ведьма! – закричал он. – Глупая, выжившая из ума карга! Да что ты вообще знаешь? Будь проклят твой Вольтер! Будь ты проклята! – Он поднял крепко сжатые кулаки. – Господи, да я убью тебя! – И он сделал шаг по направлению к ней.
Это был жест отчаяния. Возможно, он намеревался припугнуть ее. Он сам толком не знал. Но теперь, к своему ужасу, он увидел, как она затряслась, глаза ее, очень широко открытые, закатились. Затем она откинулась на подушку.
Он стоял не шевелясь. Было очень тихо. Он посмотрел на дверь, ожидая увидеть слуг, но там никого не было. Внезапно до него дошло, что в этом огромном доме слуги расположены на других этажах и, скорее всего, ничего не слышат. Он снова перевел на нее взгляд. Ее рот открылся, образовав выразительную маленькую букву О. Несколько желтых зубов были очень длинными, как у крысы. Казалось, она не дышала.
Дрожа, он приблизился к ней. Что ему делать? Он осторожно пощупал пульс. Ничего не почувствовал. Какое-то время он продолжал с тревогой смотреть на нее, пока наконец не понял окончательно, что она мертва.
Поскольку он всю жизнь боялся ее, ему в голову не пришла простая и очевидная мысль: немощная старая женщина была ужасно напугана. Должно быть, он вызвал у нее сердечный приступ. Александр перекрестился.
И лишь несколько мгновений спустя, пока он стоял, размышляя, что делать дальше, до него стало доходить подлинное значение того, что произошло.
«Слава тебе господи, – прошептал он. Она мертва – и не успела изменить завещание. – Значит, я все-таки спасен».
Осторожно двинулся он к двери и выглянул на площадку. Все было тихо, совершенно как прежде. Он бросил последний взгляд на тело графини. Она не двигалась. Он вышел и по лестнице спустился в главную часть здания, затем тихо проскользнул по коридору в покои мадам де Ронвиль.
Через несколько минут он уже выходил из неприметной боковой двери, никем не замеченный. Он повернул ключ в замке. Затем быстрым шагом двинулся в легких вечерних сумерках к Стрелке, где ждал его экипаж.
В тот самый момент, когда Бобров в своем экипаже въезжал на мост, ведущий на Петровскую площадь, в огромном доме на Васильевском острове веки графини Туровой дрогнули и глаза медленно открылись.
Некоторое время старуха пребывала в глубоком обмороке. Она словно вернулась из небытия и не имела ни малейшего понятия, сколько пролежала без сознания. Не было ничего удивительного в том, что Александр счел ее мертвой: не имея опыта обращения со стариками, он не мог знать, что старческий пульс иногда почти не прощупывается. Некоторое время она тихо лежала, собираясь с силами. Затем позвала служанку, но, очевидно, та была еще где-то внизу. На лице графини появилась неприязненная гримаса, и она пробормотала что-то себе под нос. С осторожностью она повернулась так, что ее ноги свесились с кровати, и затем опустила их на пол. Держась за прикроватный столик, она удостоверилась, что может идти. Затем двинулась к небольшому письменному столу. Пошарив в одном из ящиков, достала оттуда лист бумаги и задумчиво посмотрела на него, она понятия не имела, что это значит, но была уверена, что какой-то смысл тут имелся.
