Это был старый генерал, которого он унизил на этом самом месте пять лет назад. Александр едва мог поверить своим глазам. С тех пор они ни разу не виделись, Александр и вовсе забыл бы о его существовании, если бы до него не дошли слухи, что в последние годы генерал приобрел серьезное влияние при дворе. И теперь, вежливо раскланиваясь, Александр, к своему отчаянию, заметил две вещи. Во-первых, в глазах старика зажегся неприязненный огонек, было очевидно, что генерал его не забыл. Во-вторых, разглядев выражение лица графини, он с ужасом понял: «Господи боже, она думает, что я собираюсь снова нанести ему оскорбление».
Неужели старая ведьма не понимает, что прошло пять лет? Неужели не знает, что просвещение нынче не в моде и раздражать генерала может быть опасно? Кажется, нет, не знает. А если даже и да, ее ли это печаль?.. Графиня желает развлечься…
Она уже ехидно улыбалась.
– Что ж, генерал, – начала она, – как я понимаю, теперь вы намереваетесь не только закрыть театры, но и сжечь все наши книги.
О, если бы только нашлась какая-то лазейка, но ее не было, и генерал это знал. Александр оказался в ловушке.
То, что за этим последовало, превзошло самые худшие его ожидания. Генерал блестяще разыграл свою партию. Он-то прекрасно понимал, сколь изменился мир со времен французской революции, ему больше не было нужды защищаться от просвещения. Итак, генерал просто повторил прежние аргументы, спокойно и уверенно отстаивая свою позицию, и после каждого утверждения выдерживал паузу, чтобы объявить:
– Но Александр Прокофьевич, я знаю, со мной не согласится.
Это было блестяще. Старик завлек его именно туда, куда хотел. И всякий раз, отстаивая взгляды старухи Туровой, оппонент генерала вынужден был срываться, не мог не сорваться в самую отъявленную крамолу, выступая против власти. Бобров догадывался, что генерал с радостью запомнит все его аргументы, чтобы слово в слово повторить их в высших придворных кругах. Один раз старик, будто насмехаясь, заметил:
– Но вы, как друг Радищева, без сомнения, станете возражать.
Что мог сделать Александр? Лишь ускользать и увиливать. Это было унизительно. Один или два раза ему удалось сказать что-то невнятное в защиту убеждений графини, но большую часть времени ему приходилось защищаться самому и даже неохотно соглашаться с генералом, так что тот не отказал себе в удовольствии заметить со скрытым сарказмом:
– Похоже, молодой человек, вы поменяли свой настрой, – и чуть позже добавил: – Я так рад, что вы наконец-то со мной соглашаетесь.
На протяжении всего диспута Александр видел, как в старухе все больше и больше росло раздражение. Сначала она бросила на родственника суровый взгляд, затем попыталась перебить, потом стала барабанить пальцами по подлокотнику кресла. Поднесла к глазам кисть и стала разглядывать ее тыльную сторону, словно желая сказать: «Мне так жаль, моя дорогая рука, что и ты тоже вынуждена присутствовать при этом débâcle». Неужели она не понимала всей опасности ситуации, в которой он оказался? Разумеется, нет. После каждого обмена репликами он чувствовал с ее стороны растущую холодность, пока наконец она не погрузилась в зловещее молчание.
Решительный coup de grâce генерал приберег напоследок и нанес его с уверенностью игрока, берущего последнюю взятку. Он очень ловко подвел к этому Александра.
– Просвещение, – спокойно произнес он, – породило якобинцев. Но может быть, Александр Прокофьевич хочет сказать что-то в их защиту?
– Я не собираюсь защищать якобинцев, – торопливо ответил Александр.
– Вот и славно. Однако эти самые якобинцы провозгласили своим героем месье Вольтера, который, как они утверждают, вдохновляет их. Императрица, как вам известно, отвергла Вольтера? Не так ли?
Ловушка захлопнулась. «Давай же, продолжай, – глаза генерала, казалось, торжествующе сверкнули, – дай мне только повод – и я использую его при дворе, чтобы покончить с тобой». И пока Александр раздумывал, что бы ответить, тишину нарушил ледяной голос графини:
– Да, Александр Прокофьевич, что вы скажете о великом Вольтере?
– Я восхищаюсь Вольтером, – осторожно произнес он после паузы, – так же как императрица. Что до якобинцев, они совершенно недостойны этого великого человека.
Это был умный ответ. Генерал никак не мог бы использовать его против Александра, а графиня, казалось, смягчилась. Ее мрачное лицо слегка посветлело.
Но генерал уже почуял запах крови.
– Прекрасно, – произнес он с убийственным добродушием. – Но если его труды вызвали такую бурю, не лучше ли было убрать их с глаз этих опасных господ? – И он с улыбкой оглядел группу собравшихся.
– Вы имеете в виду цензуру? – вмешалась графиня.
– Именно так.
– Подвергнуть цензуре великого Вольтера?
– Возможно, императрица решит предать его книги огню, моя дорогая графиня. Но, без сомнения, Александр Прокофьевич откажется так поступить?
Графиня с ужасом воззрилась вначале на генерала, затем на Александра. Одно дело – запретить несколько бунтарских трактатов, но совершенно другое – сжечь все наследие великого Вольтера, порвать связи с самой цивилизацией…
– Бред, – пробормотала она.
Однако это был далеко не бред. Как хитер оказался старый генерал. Ловушка в ловушке. Поскольку лишь несколько дней назад один приятель, часто бывавший при дворе, шепнул Александру, что враги просвещения тайно подталкивают императрицу к таковому ужасному деянию. «А императрица в своем нынешнем настроении способна на это поддаться, – сказал он. – Еще до конца года Вольтер может быть запрещен». Разумеется, генерал надеялся, что Александр подобного рода информацией обладать не может. Старый царедворец только и ждал, что его оппонент решительно осудит подобную идею: тут-то и можно будет обвинить его в мятежных настроениях. Выхода не было. Генерал поймал его – и прекрасно это сознавал.
– Что вы на это скажете, Александр Прокофьевич? – мягко поинтересовался старик.
– Я – верный слуга императрицы, – ответил он, запинаясь.
Генерал пожал плечами, но графиня тихонько вздохнула, и повисла гнетущая тишина. Небольшая группа, собравшаяся вокруг, с любопытством ожидала продолжения; старый генерал взирал на присутствующих с высокомерным удовлетворением. Наконец графиня заговорила:
– Я с интересом выяснила, что вы, Александр Прокофьевич, сожгли бы труды Вольтера. Раньше я этого не знала. Что ж, мы желаем вам спокойной ночи.
Ему отказали от дома. Он поклонился и вышел.
Когда Александр заехал к ней через несколько дней, ему было сказано, что графиня не принимает. Когда два дня спустя Татьяна отправилась проведать ее в обычное время, ей сообщили, что графини нет дома. В третий раз слуга у дверей надменно сказал ему больше не приезжать; в тот же день он получил следующее зловещее письмо от Аделаиды де Ронвиль:
