Оставалась лишь одна проблема. Профессор не был доволен им. «Я вижу в тебе холодность и недостаток рвения», – порой жаловался он во время занятий с Бобровым. Он был рад, когда Александр сказал, что собирается жениться. «Это хорошо, друг мой. Твое сердце раскроется». Но не прошло и года, как он написал:
Не могу обойти молчанием, дорогой брат, некоторые дошедшие до меня новости. Мне стало известно, что в Санкт-Петербурге ни для кого не секрет, что, несмотря на свою недавнюю женитьбу, ты пренебрегаешь женой и продолжаешь связь с известной особой.
Я должен довести до твоего сведения, что членство в нашем ордене налагает на тебя определенные обязательства и подобное поведение неприемлемо. Прошу тебя, прислушайся к своему сердцу и реши, как ты должен поступить.
Хотя Александр послушно сжег письмо, как следовало поступать со всей перепиской розенкрейцеров, ему все еще казалось, что оно каждый день стоит у него перед глазами. Он знал, что профессор прав. Совесть укоряла его. И все же он не мог оставить Аделаиду.
Приехавший из Москвы масон привез весточку. «Профессор просил меня сказать, что он молится за вас». Но это ничего не изменило. От следующего письма так и веяло холодом. И когда Александр в том же году увиделся с ним в Москве, его наставник был очень сердит.
– Члены нашего внутреннего ордена должны иметь чистую совесть, брат Александр. Мы надеемся, что ты будешь следовать примеру великого князя Павла, который верен своей жене, а не… – тут его глаза внезапно сверкнули, – а не подражать распутному и нечестивому двору императрицы-матери! – Затем, уже более примирительно, добавил: – Семейная жизнь не всегда легка, Александр, но мы все рассчитываем, что ты станешь ходить прямыми путями.
И Александр, удивленный горячностью профессора, сказал ему, что он постарается исправиться. В тот момент он почти верил в то, что говорил. «Хотя Татьяна этого и не знает, – думал он, – профессор – ее лучший друг».
Однако для трений между Александром и Татьяной имелась еще одна причина, и тут уж профессор был бессилен. Поскольку вопрос касался денег.
Все осложнялось постепенно, и он едва ли мог сказать, что именно послужило толчком. Вначале она лишь изредка интересовалась доходами от поместий и тратами на хозяйственные нужды, и Александр списывал это на детское любопытство. Но через некоторое время он стал замечать настойчивость в ее расспросах.
– Ты знаешь, сколько у нас слуг, Александр? – спрашивала она после трех месяцев совместной жизни. Он понятия не имел и совершенно этим не интересовался. Шестьдесят? Восемьдесят? – И сколько нам это стоит? – продолжала она.
– Ничего, – коротко ответил он.
В некотором смысле это так и было. Если купцы и иностранцы нанимали слуг за высокую плату, российские дворяне просто привозили крепостных из своих поместий. Сотня человек была ничто. Женщины работали на кухне или где-то еще, где их было не видно; мужики, одетые в ливреи, служили лакеями. Нередко можно было увидеть лакея, натянувшего ливрею поверх крестьянской рубахи и не давшего себе труда застегнуть пуговицы; никто из них не отличался представительностью, но почти во всех известных Александру домах дело обстояло точно так же. Александр даже не знал, где размещались все его челядинцы. Должно быть, в подвальном этаже, полагал он.
– Но они едят, – напомнила ему Татьяна. – Сколько уходит на продукты?
Откуда, черт возьми, ему это знать? Провизию привозили. Ее съедали. Из Русского поступало некоторое количество наличных денег и производившихся там продуктов. Повозки со съестным подъезжали к дому в Санкт-Петербурге, и тут же все это исчезало. Рязанские крестьяне работали на барщине: его управляющий продавал зерно и присылал ему вырученные деньги. Александр знал, что все деньги куда-то уходят, но не имел понятия, куда именно.
Иногда расспросы жены его развлекали. Но через некоторое время начали раздражать. Сколько стоят горы дров для печей? Зачем им столько экипажей, которыми они не пользуются? Не следует ли проехаться по поместьям?
– Твой отец дал нам много денег. Нет нужды беспокоиться, – уверял он ее.
На самом деле отец Татьяны вскоре после того, как они поженились, узнал, каково на самом деле финансовое положение Александра, и, хотя приданого Татьяны было достаточно, чтобы уплатить долги и сохранить имения, доходами от которых они могли пользоваться, тестя такой поворот не радовал, и отношения между ним и Александром стали натянутыми.
Потому Александр заподозрил отцовское наущение, когда однажды, незадолго до того, как Татьяна узнала о своей беременности, она огорошила его вопросом:
– Александр, ты не думаешь, что тебе следует сказать мне, как ты распорядился моим приданым?
Это было намеренное оскорбление! Она была его женой, и ей едва исполнилось семнадцать. Что за дерзость! Он взорвался:
– Вы проклятые иноземцы! Все вы – немцы, голландцы, англичане – одинаковые: считаете каждую копейку. Вы, – он подыскивал слова, чтобы уколоть ее побольнее, – ничем не отличаетесь от жидов! – Однако он видел, что, несмотря на смиренно склоненную голову, такой ответ ее отнюдь не удовлетворил.
Кроме того, было и еще кое-что, о чем он не мог ей сказать.
Публикация масонской литературы стоила дорого. Издательская программа была весьма амбициозной. И приходилось признать, что профессор порой бывал несколько небрежен в финансовых делах. Незадолго до женитьбы, помимо пожертвований обществу, Александра попросили поддержать издательскую деятельность. Как он мог отказать, когда такие люди, как князь, вносили щедрую лепту? В какой-то момент Александр с удивлением узнал, что некоторые братья высших степеней готовились передать братству на столь благое дело чуть ли не все свое состояние. Александру, конечно же, не хотелось терять лицо перед новыми друзьями. Так что вскоре после женитьбы он не без удовольствия смог сообщить: «У меня будет возможность внести свой вклад».
Татьяна была бы весьма удивлена, узнай она, что Александр, едва услышав о ее беременности, спешно уехал в Москву, чтобы навестить профессора в его имении, в надежде на примирение с учителем, и что с собой он увез пожертвование, сумма которого составляла чуть ли не пятую часть ее приданого. Очевидно, если профессор и был ее другом, то одновременно – и врагом их семейства.
1789
Сырым унылым мартовским днем этого столь судьбоносного в мировой истории года, когда лед на Неве был еще крепок, Александр Бобров, игрок, заключил последнюю сделку с Господом Богом. Не об этом он мечтал, но в данный момент на большее рассчитывать не приходилось.
Утро выдалось серым: холодный ветер, дувший в западном направлении, гулял по огромным площадям Санкт-Петербурга. В просторной гостиной их дома Александр встретился с женой. Он не возвращался домой до рассвета того утра, но об этом между ними не было сказано ни слова. Он сидел, Татьяна стояла, так меньше болела спина, поскольку она была на восьмом месяце беременности их вторым ребенком. Он бросал на нее сердитые взгляды.
