Потому, когда еще в 1782 году английские друзья Боброва предложили ему вступить в их ряды, он с радостью согласился. И не придал бы этому большого значения, если бы не случайная встреча в Москве год спустя. Один его старинный знакомый, с которым он дружил еще со студенческих времен, узнав о приезде Александра, стал его уверять: «Дорогой мой друг, ты должен познакомиться кое с кем из масонского кружка здесь – это лучшие люди». Так и получилось, что во время следующего визита в древнюю столицу, Александр Бобров встретился с двумя очень важными господами: князем и профессором.
Первый был богатый аристократ, покровитель искусств; второй – лысеющий человек средних лет, довольно рассеянный, руководивший типографией при Московском университете. На самом деле Новикова можно было бы назвать человеком внешне непримечательным, если бы не удивительный благожелательный свет в его голубых глазах. Его Александр предпочитал называть «профессором».
С этим-то профессором и была назначена у него секретная встреча тем снежным декабрьским вечером в розовом доме на другой стороне Фонтанки; профессор стал его наставником и проводником в совсем иной, тайный мир высшего масонства. С их самой первой встречи Александр думал о профессоре как о голосе своей совести.
Было несколько причин, заставлявших Александра так восхищаться своими новыми московскими друзьями. Они были просвещенными и образованными, вокруг них сложился университетский кружок. Князя и его друзей можно было по праву назвать сливками столичной аристократии, что тешило тщеславие Александра. К тому же, хотя сам он едва ли это сознавал, иерархия высшего масонства походила на служебную лестницу – а Бобров был из тех людей, которым только покажи ступени – и они непременно захотят по ним подняться.
Три года учился Александр, то и дело наведываясь к профессору в Москву, постоянно обмениваясь письмами, пока наставник вел его от первой ко все более высоким степеням масонства: сначала к степени Шотландского рыцаря, а затем – к степени Теоретического градуса. «История нашего мистического учения восходит к заре христианства, – объяснял профессор. – Для рядовых масонов тайные знаки, которыми мы пользуемся, – иероглифы, нечто вроде игры. Работа этих людей достойна восхищения, они много делают, но при этом мало понимают. Истинный смысл открывается лишь избранным».
Этого молчаливого ученого отличала удивительная чистота, которая производила на Александра сильное впечатление. На самом деле он не без колебаний примкнул к высшему масонству, поскольку до него доходили слухи, что орденская верхушка занимается алхимией и оккультными науками. Но ни в чем подобном профессор замешан не был. «Дорога, которой я поведу тебя, – обещал он, – это чистый христианский путь. Единственное наше побуждение – это пламенное желание служить Господу и нашей богохранимой России».
Профессор трудился без устали. Помимо официальной работы в университетской типографии, он руководил частной масонской печатней, где публиковались книги и брошюры для членов братства. Дюжины книжных лавок распространяли их во многих городах. «Мы возвещаем наше евангелие», – радостно говорил профессор.
И Александр понял, что масонское братство во многих отношениях было схоже с тайной церковью. С тех пор как Петр Великий превратил Россию в светское государство, влияние православной церкви уменьшилось. Петр упразднил патриаршество, Екатерина забрала церковные земли, передав их в ведение государства. Крестьяне по-прежнему следовали церковному учению, и даже раскольники еще не перевелись: Екатерина терпела этих древних схизматиков, и теперь государство относилось к ним не с ожесточением, не с враждой, а лишь с недоумением. Но для людей того круга, к которому принадлежал Бобров, все обстояло иначе. Мало кто из друзей Александра относился к Церкви всерьез, однако они чувствовали, что в их жизни чего-то недостает, потому не было ничего удивительного, что многих дворян притягивала религиозная и мистическая атмосфера масонского братства. Масонство успокаивало совесть, давало ощущение, что они делают что-то по-настоящему стоящее, причастны к древней, великой и святой миссии.
Александр отдавал себе отчет, что его привлекло христианское благочестие профессора. Хотя их встречи не были регулярными, он находился под влиянием учителя. Оно не было настолько сильным, чтобы всерьез отвлечь ученика от суетных помыслов, но достаточно глубоким, поскольку ученик, несомненно, ощущал укоры совести. «Возможно, и здесь я тоже делаю ставку, – признавал он. – Если не сумею завоевать мир, хоть душу свою спасу благодаря профессору».
Однако во время душеспасительных занятий Александр узнал еще кое о чем: оказывается, в братстве существовал тайный внутренний орден, но этот секрет по какой-то причине от него скрывали. Прошло целых два года, прежде чем в один осенний день профессор сообщил ему: «Полагаю, для тебя настало время сделать следующий шаг» – и дал ему какую-то книжечку, сказав: «Возьми и прочти. Если ты захочешь стать одним из нас, дай мне знать». Так Александр наконец узнал о тайном обществе. «Мы называем себя последователями Розы и Креста», – сказал профессор.
Розенкрейцеры – тайные избранники. Во всей России их было всего около шестидесяти, и лишь благодаря своим талантам Александр удостоился чести войти в их число. Хотя этот тайный орден в большой степени контролировал деятельность всего братства, рядовым масонам даже не было известно о его существовании. «Они знают нас, но не знают, кто мы на самом деле, – объяснил профессор, – чтобы мы могли защитить свое дело от невежд». Существование ордена держалось в такой тайне, что, хотя у всех франкмасонов были секретные имена, розенкрейцеры имели второй, собственный список зашифрованных имен. И потому, когда профессор тем холодным декабрьским вечером 1786 года пригласил Александра на его первое собрание розенкрейцеров в розовом доме за Фонтанкой, он поставил не свою тамплиерскую подпись – eq. ab ancora, – которая использовалась в обыкновенных масонских ложах, но тайное розенкрейцерское имя: Colovion.
Для Александра первое собрание ордена стало настоящим откровением. Группа была совсем маленькой – князь и профессор из Москвы, еще один человек из Петербурга. И первый раз профессор приоткрыл ему истинную цель братства.
– Мы стремимся к созданию нового нравственного устройства общества, никак не меньше, – объявил он. – Мы будем его насаждать.
– Вы имеете в виду – по всей России? – Александр знал, что масоны входили и высшие правящие круги. И хотя не был посвящен в детали, у него возникло чувство, что розенкрейцерская сеть простирается гораздо дальше. И все же при словах князя его охватил благоговейный ужас.
– Могу также сказать, что ведутся переговоры с великим князем Павлом, которому предложено стать нашим тайным покровителем. – Он улыбнулся. – И я имею основания надеяться, что он согласится.
Наследник престола! Возможно, Александр и недолюбливал этого чудаковатого человека, но он сразу оценил огромные возможности, которые открывались перед ними, если Павел станет их покровителем.
«Мы, розенкрейцеры, могли бы в конце концов править Россией», – взволнованно размышлял Александр. Как странно, что в тот самый день, когда он против воли связал себя с Татьяной и оставил надежду войти в ближайшее окружение Екатерины, перед ним открылась эта новая перспектива. Он улыбнулся про себя. А что, если судьба хранит игрока Боброва для иных, более великих целей.
