Когда Александр сообщил о решении графини, она нежно взяла его руку и улыбнулась:
– Ты должен жениться на этой девушке, мой друг.
Что за необыкновенная женщина! Наполовину француженка, наполовину полячка, роста она была выше среднего, с довольно широкими плечами и алебастровой кожей. До тридцати пяти она была брюнеткой, но теперь ее волосы приобрели стальной оттенок. У нее было овальное лицо, миндалины глаз смотрели порой немного печально, а широкий рот складывался в ироничную усмешку. Несмотря на стройную фигуру и высокую грудь, ее бедра были неожиданно полными, что во время любовных утех пробуждало у Александра острое желание.
Удивительно, как мало она изменилась за те десять лет, что они были вместе. Только недавно обыкновенное женское у нее прекратилось, но это не имело значения. Ее стройное крепкое сложение помогало ей оставаться в форме, двигалась она с изумительной гибкой грацией, и, если по прошествии этих лет Александр и замечал кое-где выпирающие кости или дряблость кожи, которую она не могла скрыть, он просто начинал ласкать ее тело в других местах, чтобы поддержать иллюзию, что все осталось неизменным. На самом деле осознание того, что они обманывают время, придавало их отношениям особую, ни с чем не сравнимую остроту. То была красота осени – золотая и теплая.
Аделаида была благодарна за этот роман. Как сказала ей одна француженка: «С женщиной старше себя молодой человек совершенствуется. Но и ей от этого хорошо, поскольку он принимает ее такой, какая она есть». Это было правдой. Она наслаждалась, как маленьким триумфом, тем, что по-прежнему может доставлять своему эгоцентричному любовнику эротическое удовольствие.
По-своему Бобров любил ее. Интрижки с более молодыми женщинами никогда не значили для него так много. Стоило ему только увидеть ее грациозные жесты, элегантную манеру двигаться, и он забывал всех остальных. «Кроме того, ей многое можно рассказать», – обыкновенно говорил он. У них почти не было секретов друг от друга. Она знала обо всех его планах, даже о его желании оставить ее ради постели императрицы. Она сказала только: «Это карьера».
И теперь она была тверда.
– Ты должен заполучить эту немецкую девицу.
– На самом деле я этого не хочу, ты же знаешь.
– Радуйся, что она любит тебя, cher ami. – Она усмехнулась. – Возможно, для тебя это будет даже хорошо.
– А для тебя?
Она слегка пожала плечами. Даже теперь он порой удивлял отсутствием душевной тонкости. Чего же он хотел – ее слез, ее отчаяния, чтобы носить его, как трофей? Разрешения уйти? Прощения?
– Нужно быть практичным, – сказала она спокойно. – Ты не пожалеешь. Хорошо иметь семью.
– Возможно.
– Что ж. – В ее голосе проскользнуло легкое нетерпение. – Сюда ты больше не придешь.
– Конечно приду. – Он постарается быть хорошим мужем, но у него не было ни малейшего желания бросать Аделаиду.
Но она покачала головой:
– Ты сам знаешь, что должен будешь проводить время с женой. Это очень важно.
Он вздохнул:
– Но ведь ты не запретишь мне видеться с тобой?
– О… это. – Она повела плечами. – Кто знает? Посмотрим.
Заведет ли она другого любовника? Ему претила эта мысль, но он понимал, что не вправе и далее связывать ее обязательствами.
– А эта девушка, – наконец произнесла Аделаида. – Какая она?
Он подумал.
– У нее простое круглое лицо, голубые глаза, светлые волосы. Ее щеки слишком румяны. Она очень наивна, хотя и неглупа. – Он умолк. – Разумеется, мне есть за что быть благодарным, но, кажется, после тех лет, что мы вместе, ни одна женщина не выдержит сравнения с тобой.
– Как мил этот галантный кавалер! – Ее губы весело дрогнули. – Могу я спросить: к этим остальным женщинам ты относишь и императрицу?
Он засмеялся. На самом деле он втайне надеялся, что связь с женщиной гораздо старше себя поможет ему примириться с дряхлеющим телом Екатерины. Но шансов на это было мало.
– Я говорил, – улыбнулся он, – о женщинах не из Российской империи!
Ее взгляд сказал ему, что продолжать не следует. В спальню вела невысокая лестница, и он последовал за ней туда.
Какой прелестной, какой желанной она по-прежнему была, когда медленно потянулась и затем с наслаждением изогнула свое стройной белое тело. От нее исходил густой мускусный аромат, это был один из ее секретов, который он со временем так нежно полюбил. Он мягко провел рукой по ее груди.
«Правда ли, – думал он, – что любовник, охваченный великой страстью, может узреть отблеск вечности? Вероятно, так и есть».
В любви к Аделаиде, в этой страсти, длившейся десять лет вопреки летевшим годам, вечности он не разглядел, но увидел нечто другое, что ценил даже выше. Их любовь часто представлялась ему каплей янтаря, в теплом плену которой столетия назад застыло некое крохотное существо, а вместе с ним и сам солнечный свет того далекого, давно забытого дня. Ему нравилось сравнение. «Смола падает, ее погребает земля, и все же она сохраняется и будет существовать так же долго, как сама планета», – думал он. А в другие разы он представлял их с Аделаидой на огромной, бескрайней равнине, они наслаждаются кратким мигом страсти, перед тем как исчезнут. И поскольку их плотская любовь достигла полноты, он чувствовал, что этого довольно. «Вот я. Когда наша любовь закончится, с нею исчезнет и моя сущность». И если великая тьма, которая последует, и есть вечность, то он примет это. В одном он был уверен. Проникая в плоть Аделаиды, он достоверно знал, что это и есть подлинное возвращение домой и что всю оставшуюся жизнь он будет сравнивать с теми годами, которые провел с ней.
Для Аделаиды все обстояло иначе. Она не искала вечности, поскольку для нее это значило лишь старость и смерть. Она знала: все чувства проходят. Когда она была моложе и ее мысли где-то витали после плотских утех, она порой казалась себе маленькой лодочкой, плывущей по безбрежному океану, но теперь другие образы и ощущения рождались в ее воображении, и она все чаще становилась зрителем, наблюдающим, как проходит собственная жизнь: и тогда она и ее любовник оказывались не в лодке, а скорее на острове, который медленно размывается в середине речного течения, уносящего прочь годы.
Александр проснулся около часа ночи. После любовных ласк он неожиданно провалился в глубокий сон, но его потревожило сновидение, многократно возвращавшееся – он даже не знал, сколько именно раз, – такое отчетливое, такое необычное, что оно больше походило на явление призрака, чем на обыкновенный сон.
Это была графиня. Она стояла перед ним, очень бледная, с укоризненным выражением лица, и по какой-то причине, которой он не мог объяснить, грозила ему пальцем, говоря таким тоном, словно это объясняло все на свете: «Вольтер. Вольтер». Оттого что сон был лишен всякого смысла, он не делался менее пугающим.
Александр проснулся дрожа и некоторое время лежал, собираясь с мыслями. Присутствие рядом дремлющей Аделаиды успокаивало: ее бледное тело не было полностью прикрыто, и через некоторое время Александр почувствовал себя лучше. Он смотрел на нее. Мог ли он опять заняться любовью? Он полагал, что да. Когда он легонько коснулся ее, она медленно открыла глаза и сонно улыбнулась:
