Бобров. Возвращаясь к вопросу цензуры, какой реальный вред может принести постановка пьесы?
Генерал. Вероятно, никакого. Но я не согласен с самим принципом свободы слова. По двум причинам. Во-первых, она воспламеняет протест ради протеста. Во-вторых, что гораздо опаснее, она воздействует не на народ, а на его правителей.
Бобров. И как же?
Генерал. Если так называемое просвещенное правительство верит, что всякое его действие нуждается в разумном обосновании, тогда оно обязано побеждать в любом споре. А что, если такому правительству противостоит могущественная и решительная группа, которой нет никакого дела до свободы слова? Оно становится беспомощным. Есть ли смысл искать у философов защиты от Чингисхана? Это урок, который вполне можно извлечь из русской истории.
Это был сильный аргумент. Графиня явно растерялась.
Бобров. Татары смогли одолеть Русь, потому что она была раздробленной. Я полагаю, что как в наши дни, так и в будущем только то правительство, которое пользуется доверием свободных людей, будет по-настоящему сильным и сплоченным.
Генерал. Не согласен. Свобода ослабляет.
Бобров. Вы страшитесь народа?
Генерал. Да. Конечно. Вспомните Пугачева.
Ах, Пугачев! Зрители издали почти слышный вздох. Эта короткая фраза будет звучать в России еще целое столетие. Поскольку прошло только двенадцать лет со времени страшного крестьянского бунта, который возглавил казак Пугачев. Как и все предыдущие, например знаменитый мятеж Стеньки Разина сто лет назад, выступление Пугачева началось в заволжских степях и двинулось к Москве. Восстанию, как и прежним подобным мятежам, не хватило стратегии и организованности, и оно было подавлено. Но этот бунт еще раз напомнил всем дворянам и имперскому правительству: народ опасен, его надлежит бояться. Это темное осознание тяготело над Московией на протяжении всей ее истории. Стоило только сказать: «Вспомните Пугачева».
Генерал. Россия огромная и отсталая, Александр Прокофьевич, это империя деревень. Мы по-прежнему в средневековье. Только сильный самодержец и дворянство смогут сохранить ее единство. Что до крестьян и купцов, у них нет с дворянами общих интересов, и, если вы позволите им спорить друг с другом, они не придут к согласию ни по одному вопросу. Нашей просвещенной императрице это прекрасно известно.
Конечно же, Екатерина пользовалась неограниченной властью. Сенат, учрежденный Петром, выполнял лишь одну функцию: ратифицировал ее указы. А что до обсуждений… Когда Екатерина, пытаясь реформировать устаревшее российское законодательство, созвала большую Уложенную комиссию, в которую вошли представители всех сословий, они отказались сотрудничать друг с другом, и комиссия была распущена.
Бобров. Такие вещи требуют времени.
Генерал. Отнюдь нет. Дворянство – единственное сословие в России, способное управлять: дворяне пользуются привилегиями потому, что Россия в них нуждается. Разве мы хотим лишиться своих привилегий?
Дворянство при Петре служило государству и гордилось этим. Екатерина, нуждавшаяся в поддержке дворян, осыпала их милостями. Она передала в их руки все органы местного управления. Ее манифест от прошлого года подтверждал все привилегии, о каких дворяне только могли мечтать. Все поместья, включая и те, которые ранее давались за службу, теперь переходили в их полную собственность. Ни одно другое сословие не имело права владеть землей. И хотя дворяне часто шли на государственную службу, они больше не были обязаны этого делать. Они не платили налогов. Их нельзя было подвергать телесным наказаниям. Им даже дозволялось ездить за границу. Таким образом, из служилых людей образовалось новое привилегированное сословие, которое почти не имело обязанностей, но было самым защищенным в Европе. И генерал ловко затронул личные интересы всех собравшихся в зале.
Но привилегии одно, а философия – совсем другое. Настало время для контратаки.
Бобров. Вы забываете естественный закон.
Наконец графиня улыбнулась с облегчением. Естественный закон был одной из любимых идей Просвещения.
Бобров. Крестьянин угнетен и безграмотен. Но он такой же человек, как и я. Он тоже способен разумно мыслить. Это наша надежда на будущее.
Генерал. Вы хотите дать ему образование?
Бобров. Почему нет?
Глаза генерала сверкнули. Этот умный гражданский чиновник зашел слишком далеко.
Генерал. Что ж, Александр Прокофьевич, если крестьянин столь разумен, как вы утверждаете, и вы дадите ему образование, кто тогда будет пахать землю? Он захочет быть свободным. Захочет свергнуть правительство и императрицу заодно. Вам придется освободить крепостных, и ваш любимый закон разума сметет вас. Здесь не Америка. Начнется хаос. Вы этого хотите – хаоса и свободы?
Тут старик почувствовал под ногами твердую почву. Более девяноста пяти процентов населения были крестьяне – половина из них государственные, с немногочисленными, да и то весьма расплывчатыми правами, а другая половина – крепостные, принадлежавшие помещикам, таким как Бобров. В течение этого столетия бесправие крестьян только увеличилось: их можно было покупать и продавать, как скотину. Даже просвещенная императрица осмелилась лишь советовать дворянам обращаться с ними милосердно. И графиня Турова сама, о чем генералу было прекрасно известно, имела четыре тысячи душ. Генералу казалось, что спор выигран.
Графиня с беспокойством взглянула на Александра. Он едва заметно улыбнулся. Настало время нанести смертельный удар.
Бобров. Позвольте не согласиться с вами. Вольтер показал нам нелепость предрассудков, которыми, генерал, я считаю взгляды, не находящие разумного подтверждения. А разум, генерал, не обязывает меня притворяться, что мой крепостной – это животное, и отказывать ему в человеческих правах. Возможно, он еще не готов стать свободным человеком; но его дети, вероятно, уже будут готовы. Разум не обязывает меня считать, что свободные крестьяне откажутся работать на моей земле. А как же функционируют поместья в других странах, где крестьяне свободны? Вы утверждаете, что крестьянин, получивший образование, станет противиться любой власти и попытается свергнуть императрицу. Но почему тогда мы, образованные люди, охотно служим самодержице? Потому что разум говорит нам, что это необходимо. Я полагаю также, что разум устанавливает мудрые законы и дает нам столько свободы, сколько нам полезно. Я счастлив знать, что моя императрица разрешит все эти вопросы и что она позволяет разумным людям обсуждать их без всякой цензуры. Говоря кратко, я счастлив служить моей императрице и черпать вдохновение у великого Вольтера, а бояться мне нечего.
С этими словами он галантно поклонился графине.
Все прошло идеально. Это было именно то, что графиня Турова хотела услышать. Подобно императрице с ее подданными, она могла решать, что будет лучше для четырех тысяч разумных созданий, которыми она владеет в данный момент, и они, вне всякого сомнения, должны были благодарить судьбу за то, что у них самая просвещенная госпожа – в этом лучшем из миров.
