Екатерина Великая. Достойная преемница Ивана Грозного и Петра Великого, чье дело она завершила. Россия сбрасывала последние оковы. На западе она уже отвоевала оставшуюся часть Белоруссии у ослабевшей Польши. На юге был разбит турецкий флот. И когда Екатерина заставила крымского хана отречься от престола и присоединила его земли к империи, древняя угроза со стороны татарской степи наконец была устранена. На востоке Россия теперь владела всей Евразийской степью до самого Тихого океана. Утвердившись на Каспийском море, русские войска дошли до пустынь Азии и границы древней Персии. И только в прошлом году Бобров услышал, что русская колония основана за Беринговым проливом на побережье Аляски. Возможно, скоро и земли на западе Америки станут русскими.
Екатерина лелеяла и более смелые планы, надеясь взять Константинополь, престол Османской империи, – древнюю римскую столицу и колыбель православия! Она хотела основать там родственную империю и даже назвала своего второго внука Константином, намереваясь сделать его правителем Черноморской державы.
Екатерина – реформатор. Как Петр до нее, она хотела превратить Россию в передовое светское государство. Славяне, турки, татары, финны, бесчисленные племена, – отныне все они становились русскими. Она завезла немецких поселенцев для освоения степных земель. В имперском Санкт-Петербурге восемь конфессий пользовались свободой вероисповедания. На захваченных у Польши землях нашлось место даже евреям. К этому времени церковные угодья были изъяты и отошли государству. Малые монастыри закрывались. Возводились многочисленные новые города – во всяком случае, на бумаге. Императрица даже предприняла попытку реформировать устаревшие российские законы и создать сословные представительные органы самоуправления, куда вошли дворяне и купцы.
Екатерина – просветительница. Это был век Просвещения. Екатерина – поборница свободы слова, покровительница философов, которые поют ей хвалу. Сам Вольтер, величайший мыслитель Франции, пишет ей бесконечные письма. Екатерина мудра, Екатерина любвеобильна. Санкт-Петербург с его роскошными дворцами принадлежал ей; каким безмятежным, каким спокойным он казался!
Никто не обращал внимания на молчаливую фигуру в тяжелом пальто, ожидавшую в тени неподалеку от входя в Коллегии. У этого человека был настоящий талант оставаться незамеченным. Ему ничто не мешало войти. Его, без сомнения, встретили бы почтительным поклоном. Однако он этого не желал. Разумеется, он мог отдать письмо слуге, который передал бы его адресату. Но по своим резонам предпочел этого не делать.
А вот наконец и тот, кого он ждал: статский советник Бобров в толстой шубе стоял у входа под фонарем, собираясь ехать домой. Он был бледен. По какой-то причине сани запаздывали, и лакей, дежуривший у дверей, побежал по улице, чтобы найти извозчика.
Фигура неслышно шагнула из тени и быстро приблизилась. Бобров взглянул и, казалось, вздрогнул. Подошедший сделал незаметный знак, приблизился вплотную и едва уловимым движением вручил письмо. Затем, не проронив ни единого слова, отошел, завернул за угол и скрылся из виду.
Бобров застыл на месте. Вокруг не было ни души: никто ничего не видел. Он сломал печать и при свете фонаря быстро прочел. Послание было коротким:
Вас просят посетить особое собрание братьев в розовом доме, завтра в шесть.
Colovion
Только-то. Во всей России не набралось бы и сотни людей, которые поняли бы, о чем идет речь. Но для Александра Боброва письмо значило очень много. Он уничтожит его, когда окажется дома, поскольку вся подобная переписка сжигалась, это было правило. Но пока что он сунул письмо в карман. Затем вздохнул: «Голос совести».
Сани подъехали. Этим вечером многое предстояло сделать.
Перед Александром на большом столе красного дерева стояло несколько блюд: цыпленок, купленный замороженным на рынке сегодня утром, миска кислой капусты, ржаной хлеб, белужья икра и стакан немецкого вина. Но едва ли он притронулся к еде. Теперь на нем был синий бархатный сюртук для вечернего выезда; и хотя Бобров нервничал, лицо его сохраняло бесстрастное выражение опытного игрока.
Он оглядел просторную высокую комнату. По стенам, оклеенным темно-зелеными обоями, были развешаны картины на библейские сюжеты, писанные в классической манере, на темном фоне. В углу стояла большая печь, выложенная зелеными и красными изразцами. Впечатление торжественности несколько рассеивалось, стоило поближе присмотреться к глазурованным изразцам: добрую их половину украшали потешные, а местами и откровенно непристойные картинки. В дальнем конце комнаты висел портрет друга Петра Великого – Прокопия Боброва, в угрюмом лице прадеда угадывались восточные черты. Александр воспитывался в почтении к знаменитому предку. «Но не думаю, чтобы ты когда-нибудь метил так высоко», – пробормотал он.
Пришло время ехать на встречу с графиней Туровой.
Хотя возможность подниматься по имперской служебной лестнице из четырнадцати рангов была открыта для любого свободного человека, всегда существовали семьи, занимавшие совершенно особое положение и находившиеся как бы вне рамок официальной системы. Среди них несколько боярских и дворянских родов, таких как Бобровы, сумевших уцелеть в водовороте прошедших веков, а также потомки древних княжеских семей, которые вели свой род еще от татарских ханов и даже самого святого Владимира, люди с иностранными титулами, чаще всего Священной Римской империи, а теперь – и новая аристократия, получившая титулы от Петра, нарекавшего своих фаворитов и их потомков князьями, графами и баронами. Граф Туров был одной из таких персон. Что до его вдовы, графини Туровой, даже Александр признавался, что побаивается ее.
Она была кузиной его отца. Они с графом потеряли двоих детей, и перед смертью этот великий человек оставил часть своего состояния вдове без всяких условий. «Она может распоряжаться им, как пожелает, – всегда твердил Александру отец. – Вероятно, и тебе из этого кое-что перепадет, но не очень-то на нее рассчитывай, – добавлял он. – Она всегда была со странностями».
Так что сегодняшнее предприятие представлялось весьма рискованным.
Он не мог прямо попросить денег у старухи. Ему было прекрасно известно, что в этом случае она укажет ему на дверь. Но стоило ли вообще рассчитывать на наследство? Имелись и другие родственники, претендовавшие на ее деньги: однако и четверть ее состояния, даже восьмая часть – уже кое-что. Бобров вздохнул. Хотя он годами пытался завоевать ее расположение, ему до сих пор было неизвестно, каковы же его шансы. Порой она давала понять, что благоволит к нему, а порой казалось, что ей просто нравится его дразнить.
А что, если сегодня вечером она скажет «да»? Его расчет был прост. Сейчас ей уже за семьдесят: перспектива скорого получения наследства позволит ему рискнуть. Он был знаком с несколькими ростовщиками, которые ссудят ему достаточно, чтобы продержаться на плаву еще год. Тогда он даст отворот своей немке, сожжет мосты и станет ждать.
Даже при благоприятном стечении обстоятельств риск был огромным. Ведь он, в конце концов, может и проиграть. А как быть, если, пообещав сделать его своим наследником, графиня передумает? А ну как она дотянет до девяноста? «Старая карга!» – вдруг выругался Бобров.
