Ваше высокородие. Почтительное обращение свидетельствовало не о знатности предков, хотя Бобров и был из дворянской семьи, а о том факте, что он в свои тридцать с небольшим достиг головокружительных высот пятого из четырнадцати классов введенной Петром Великим Табели о рангах всех чинов. К нижним чинам, с четырнадцатого по девятый, согласно Табели о рангах, обращались просто «ваше благородие», затем – «ваше высокоблагородие», затем – «ваше высокородие». Если Бобров продолжит свою блистательную карьеру, то сможет надеяться на высшее и самое почтительное титулование: «ваше высокопревосходительство».
Александр Прокофьевич Бобров был мужчиной приятной наружности, роста выше среднего. У него было округлое, чисто выбритое лицо, широкий лоб, карие глаза под тяжелыми веками и тонкие губы, которые казались чувственными, если не складывались в презрительную, слегка ироничную усмешку. Его волосы по моде той эпохи были припудрены и наподобие парика уложены в букли, по одному над каждым ухом, для этого по утрам их приходилось закручивать при помощи горячих щипцов. Он носил приталенный, до колен кафтан английского покроя из однотонной материи, жилет, украшенный шитьем, и белые бриджи с голубой полосой. Словом, был одет в соответствии с последней европейской модой того времени.
Из-за всегдашней сдержанности было затруднительно определить характер Боброва. В его профиле угадывалось что-то тюркское, выделялся длинный с горбинкой нос: можно ли было разглядеть намек на жестокость в этом красивом лице? Однако, видя, как в обществе он делает бессознательный жест рукой, словно поглаживая собеседника, к которому обращается, трудно было поверить, что он способен на грубость.
В золотой век Екатерины Великой в великолепном Петербурге не было игрока более искусного, чем Александр Прокофьевич Бобров. Играл он не на деньги. Хотя его часто можно было увидеть за карточным столом в лучших домах, крупных ставок он никогда не делал. «Только дураки или мошенники пытаются составить себе состояние с помощью карт», – обыкновенно говорил Бобров, а он не относился ни к тем ни к другим. Бобров-игрок вел гораздо более крупную тайную игру: ставкой в ней была власть. Или даже больше. «Александр, – однажды заметил проницательный знакомый, – играет в карты с самим Господом Богом». До этого самого момента Боброву удавалось выигрывать.
Однако успех давался ему большими трудами. Бог ты мой, как он старался! Он мог бы запросто остаться никем, как любой другой провинциальный дворянин в его дни. Когда он ребенком жил в одном из семейных имений близ Тулы, его образование ограничивалось чтением псалтыри, знакомством с народными сказками да песнями, которые пели крестьяне. Так все и шло бы, если бы не счастливый случай. Когда Александру исполнилось десять, друг отца, по какой-то своей причуде привязавшийся к мальчику, пригласил того в Москву и предоставил возможность обучаться вместе с собственными детьми у нанятых для сей цели учителей. Это стало толчком, который был юному Боброву необходим.
«С этих пор, – с гордостью вспоминал он, – я все делал сам». Он работал как дьявол, удивляя наставников. Еще мальчишкой он сумел зарекомендовать себя перед учеными из Московского университета и другими влиятельными людьми. Его даже взяли в элитный Пажеский корпус при дворе в Санкт-Петербурге; и в то время, как другие молодые люди играли, пили и крутили романы, он учился с неизменным усердием, пока – к величайшему триумфу – его, наряду с несколькими юношами, не выбрали для занятий в Лейпцигском университете в Германии. У него и мысли не возникало о легком пути наверх. «Я заплатил за это своей юностью», – порой думал он.
И что же двигало им? Честолюбие: именно ему был обязан Бобров своими успехами, но честолюбие – жестокий хозяин. Оно толкает вперед, но стоит оступиться, стоит встретить неодолимое препятствие, как это самое честолюбие вскочит вам на спину, словно черт, ругаясь и бранясь, а затем потащит вниз, подобно огромному камню, круша вашу жизнь. Но как ни странно, честолюбие помогало Александру Боброву сохранять своего рода чистоту. Что бы он ни делал, как бы хитро ни раскидывал карты, все это служило единственной тайной идее, которая его вела.
Так чего же он хотел? Как и большинство честолюбцев, Бобров и сам толком не знал. Ибо этому нет названия. Возможно, весь мир или небеса, а еще лучше – и то и другое. Он бы не отказался в один прекрасный день стать благодетелем человечества.
Но в тот декабрьский вечер, когда он вновь и вновь смотрел на покрытый цифрами лист бумаги и качал головой, его мысли занимал более насущный вопрос. Он давно знал, что оказался в трудном положении, и все тянул с подведением итогов. Однако откладывать дальше было нельзя.
Потому что Александр Бобров был совершенно разорен.
Он был удачливее многих и с готовностью это признавал. Несмотря на то что с каждым поколением имения дробились, отец все же оставил ему три поместья: одно в окрестностях Тулы, другое в плодородном краю близ Оки в Рязанской губернии, и еще одно – в Русском, южнее Владимира. В общей сложности Александр владел пятьюстами душами. Не такое уж большое состояние по тем временам, ведь в XVIII веке население стало стремительно расти, но все же наследство он получил неплохое. Однако этого было недостаточно.
«Да половина моих знакомых в долгах», – бодро говаривал он. Это было справедливо по отношению и к бедным, и к богатым дворянам. Власти выказали большое понимание: даже учредили специальный банк, чтобы ссужать деньгами – конечно же, только помещиков – на исключительно выгодных условиях. И поскольку состояние помещика оценивалось по количеству душ, которыми он владел, они и были залогом для получения займа. К счастью, в тот год залоговая стоимость крепостного повысилась вдвое: с двадцати до сорока рублей за душу. Это позволило ему продержаться на плаву еще несколько месяцев. Но факт оставался фактом: поместье в Туле, где он вырос, необходимо было продать; оставшиеся триста душ были заложены, и только Богу было ведомо, сколько он задолжал купцам.
Последний удар постиг его этим утром, когда управляющий попросил у него денег, чтобы купить на рынке продукты, и Бобров обнаружил, что денег у него нет. Он велел слуге купить на свои, а сам отправился в банк. К его удивлению, в наличных ему отказали. Это было чудовищно! Очутившись в своем кабинете, он заставил себя проверить счета и, к своему ужасу, обнаружил, что проценты, которые необходимо заплатить, намного превышают его доход! Не оставалось сомнений: он разорен. Его игра кончена.
– Бесполезно, – вздохнул он. – Эту партию мне не доиграть.
И он вновь обратился к письму. Путь к безопасности – женитьба на немке. Как ему из этого выпутаться, черт возьми?
Однажды он уже был женат, давным-давно. Его жена умерла родами всего через год после свадьбы, и он тяжело переживал потерю. Но это осталось далеко в прошлом. С тех пор он не женился. Зато у него была очаровательная любовница. А ухаживать за немкой он начал для страховки, на крайний случай; за прошедшие годы он не раз начинал подобные отношения, не имея определенных намерений. Она происходила из семьи прибалтийских дворян – потомков тевтонских рыцарей, часть которых перешла на русскую службу, после того как Петр Великий захватил их наследственные балтийские земли. Ей было только пятнадцать, и она без памяти в него влюбилась, за что ему на самом деле следовало благодарить судьбу, поскольку она была богатой наследницей. Звали ее Татьяной.
