На самом деле он боялся, что его увидит Марьюшка.
Так он прошел некоторое расстояние, то и дело оборачиваясь, чтобы удостовериться, что она не идет за ним следом.
Это была, разумеется, досадная неприятность: только он решил, что избавился от нее, тут-то она и стала ему досаждать. Но ведь пришла к нему – и умоляла так, что…
Дело в том, что ему не давала покоя совесть.
Марьюшка. Все они были к ней добры. Ей не на что было жаловаться.
Первые несколько лет она жила с родителями Прокопия в Москве, пока сначала Никита, а потом и Евдокия не умерли. Если в эти годы и не было счастья, то, по крайней мере, был покой.
После ужасных событий в Грязном Никита держал своих домочадцев в ежовых рукавицах. Никто и никогда больше не упоминал раскольников. Вся семья теперь исправно ходила в церковь. Евдокия была настолько потрясена, что не заговаривала на запретные темы с девочкой, даже когда они оставались вдвоем. После смерти Никиты старуха порой с нежностью поминала родителей Марьюшки, но и только.
Когда Евдокия умерла, Прокопий взял Марьюшку к себе.
Ему она была не нужна и хорошо это знала. Но Прокопий пообещал матери, что присмотрит за приемышем, пока та не выйдет замуж, и потому забрал ее с собой в новый город на Неве.
У Прокопия был большой дом. Как все в Санкт-Петербурге, размер его регламентировался царским указом. Поскольку Прокопию принадлежало пятьсот душ, дом он должен был выстроить двухэтажный, на английский манер, из бревен и штукатурки. То и дело строение подтапливало. Каждую весну Нева, поднимаясь, заливала подвал.
Два дома по соседству сгорели во время пожара; все в городе – купцы, дворяне, даже сам Петр – входили в пожарные отряды. В тушении одного из таких пожаров царь сам принимал участие, с топором в руках спасая близлежащие дома. Во время второго пожара царь был на войне, так что люди просто стояли и смотрели, как огонь перекинулся дальше. В результате сгорели еще три дома.
Марьюшка очень скучала по Русскому и своей деревушке Грязному.
Но увы, Грязное пришло в запустение.
Когда Бобровы лишились там всех своих крестьян, они хотели было переселять семьи из других поместий, чтобы возродить деревню.
«В конце концов, у нас много душ повсюду», – говорил Прокопий.
Тем не менее людей всегда не хватало. Виною тому были бесконечные войны, которые вел царь.
Было подсчитано, что за двадцать с лишним лет правления Петра было всего два по-настоящему мирных месяца. Война на севере тянулась бесконечно. Дворяне, купцы, крестьяне – вся громадная страна была обескровлена непомерной ценой, какую приходилось платить за нечастые победы. Так и выходило, что Бобровы год за годом распоряжались собрать людей, чтобы послать их в Грязное, а всех свободных мужиков тем временем уже забирали офицеры, набирающие рекрутов.
«Не можем же мы разрушить три других поместья, чтобы возродить одно», – бывало, говорил Прокопий.
Была и еще одна причина, почему Марьюшка никогда больше не бывала в Русском.
«Ее там могут узнать, – признался Прокопий жене. – И хотя все шашни моей матери с Даниилом окончены, нам это ни к чему».
Так что же ему с ней делать? Старый казак Андрей оставил немного денег. Девчонке следовало дать свободу. Он собирался выдать ее замуж за ремесленника или за кого-нибудь из ее сословия. Пока она жила в их доме, прислуживала жене Прокопия и казалась вполне довольной. Марьюшка полагала, что Прокопий по-своему любит ее.
В последние годы Прокопий делался все более угрюмым. Отчасти в этом была виновата бесконечная война. Но не только война истощала его душевные силы.
«Отечество мое меня томит», – грустно говорил он.
Почему здесь все невозможно? Почему никто не в силах навести порядок в этой громадной отсталой стране?
«Царь – настоящий титан! – восхищенно восклицал Прокопий и добавлял печально: – Но Россия – словно неуправляемое море».
Иногда он горько спрашивал себя, есть ли у царя настоящие единомышленники. Народ, конечно же, был не с ним. Даже в официальной Церкви, не говоря уж о раскольниках, многие считали его Антихристом. Купцы побогаче ненавидели Петра, потому что своими податями тот совершенно разорил их. Дворяне и все те, кого он принудил переехать в Петербург, только и ждали его отлучки, чтобы вернуться в старую добрую Москву. Они ненавидели море, их дома здесь стоили целое состояние, цены на продукты, которые доставлялись на кораблях, были заоблачными. По этим пустынным болотам трудно было даже проложить дорогу до Москвы.
На юге вспыхнули два казачьих восстания: одно в Астрахани, ближе к Каспию, другое на Дону, возглавленное Кондратием Булавиным и почти не уступавшее по размаху мятежу Стеньки Разина.
Так кто же тогда любил Петра? Люди, мыслившие, как он, те, кто служил ему, новая аристократия.
Потому что Петр создавал в России государство нового типа, основанное на службе, в котором всякий мог возвыситься. Он пошел гораздо дальше, чем Иван Грозный. Теперь он раздавал за службу даже титулы, и безродный Меньшиков, когда-то торговавший пирожками, сделался князем!
Прокопий преуспевал на службе у царя. Ему не на что было жаловаться. А боялся он лишь двух вещей. Во-первых, лишиться расположения Петра. Во-вторых, лишиться самого Петра.
«Не бережет он себя совсем. Это чудо, что его не убили уже дюжину раз, – жаловался он. – А если Петра не станет, я вообще не знаю, что с нами будет. На сына его надежды мало».
Царевич Алексей. Немного находилось тех, кто его любил. Но он был наследником. И никто не знал, как он себя поведет.
Было в нем что-то непонятное. Говорил он мало, но в этом высоком, угрюмом молодом человеке зрело молчаливое негодование, которое наводило страх. Ему исполнилось двадцать. Сослав его мать в монастырь, Петр отдал его в учение немцам, а затем на воспитание Меньшикову. После этого царь пытался сделать из него военного человека, но не преуспел. Единственным его увлечением, казалось, была выпивка.
Но если молодой человек был скрытным и таил обиду на отца, Прокопий не мог его за это винить.
Петр не только грубо обращался с наследником, но и взял себе новую жену – бывшую литовскую крестьянку, которая нарожала ему еще детей! Простая крестьянка, военный трофей. Теперь она изменила имя, став Екатериной. Она была царицей. Петр официально признал ее. А мать Алексея, с которой сыну запрещено было видеться, оставалась узницей в суздальском монастыре. Что ж удивляться угрюмству царевича!
«Худо, что никто не знает, по душе ли ему Петровы преобразования, – говорил жене Прокопий. – Он не смеет противоречить отцу, но сам-то уж наверняка предпочтет жить в Москве, водиться с людьми своей матери и этими проклятыми Милославскими. Как такому доверять?»
Петр намеревался отправить сына за границу. Хотел подыскать ему жену-немку.
