– Ходят слухи, что он вообще не собирается никого назначать. Петр не хочет патриарха.
– Что ты говоришь? Царь не может упразднить патриаршество. Он же не Бог.
Но Никита только покачал головой.
– Ты его не знаешь, – тихо произнес он.
Эти новости были не из приятных, зато слухи о военных успехах обнадеживали. После нескольких неудачных попыток Петр сумел захватить первый опорный пункт на Балтике. И хотя ему еще не удалось завладеть ни Ревелем, ни Ригой, крупными портовыми городами, все ж в предыдущем году он отвоевал крепость, стоящую рядом с Ладожским озером у истока Невы, где несколько веков назад легендарный Александр Невский одержал победу над врагами Древней Руси.
– Осталась всего одна крепость в том месте, где Нева впадает в Балтику, – объяснял Никита. – Как только он возьмет ее, то получит выход к морю. Этого будет довольно, – добавлял он с улыбкой, – чтобы провозгласить викторию!
Неделю спустя пришло известие. Принес его Прокопий.
– Крепость наша. Было сражение и со шведской флотилией на Неве, Петр его тоже выиграл. Теперь у царя есть где укрепиться на севере.
Так и было. Клочок земли, который отвоевал царь, был безлюдным болотистым местом. Вокруг крепости не было ничего. Хотя река Нева вела в Ладожское озеро, откуда можно было попасть в громадную систему рек севера России, нельзя было и сравнить этот дикий край с Ревелем или Ригой, расположенными южнее, на Балтийском побережье.
Но в 1703 году это было все, чем располагал Петр. И царь был доволен. Он наградил себя и своего фаворита Меньшикова орденом Святого Андрея, который сам недавно учредил, и объявил, что войдет с триумфом в Москву в июне. А пока что начал незамедлительно возводить в этом месте новую, неприступную крепость, приказав построить для себя, на берегу Невы, недалеко от места строительства, прочный бревенчатый дом.
– Как будет называться эта новая крепость, которую возводит царь? – спросил Никита.
– Петропавловская крепость, – ответил Прокопий. – Когда я уезжал, – добавил он, – царь говорил, что надобно вокруг нее основать город. Порой его осеняют самые непредсказуемые идеи.
– Город? Там, в этих болотах?
– Да, звучит немного дико. Возможно, царь передумает.
– А как он собирается его назвать? – продолжал расспрашивать Никита.
– Не иначе как Санкт-Петербург.
И как раз в тот момент, когда они обсуждали эту нелепую идею, пришел человек с известием, которое вышибло из головы Никиты все мысли о маленькой победе Петра.
Это был слуга из Русского.
И кажется, в Русском все поголовно сошли с ума.
Даниил знал, что все к этому идет.
Он понял это до конца еще три года назад, когда умер старый священник Сила. Это случилось летом, через каких-то полгода после того, как сам он вернулся из Москвы.
Уже в то время казалось истинным чудом, что маленькая община продержалась так долго. Без покровительства тайных друзей это было бы невозможно.
Главным образом это был настоятель. Даниил и сам догадывался об этом, но только в последние месяцы Сила прямо сказал ему, что настоятель им сочувствует.
– Он знает, каковы мы, но молчит. Потому-то никто нас и не трогает, – объяснил Сила.
Мог бы причинить бед и управляющий Боброва: но он сам был раскольником и посещал их тайные богослужения.
Третьим и столь же влиятельным другом была Евдокия Боброва.
Ее заботу о маленьком приходе следовало держать в глубокой тайне. Посвящены в нее были лишь поп Сила и Даниил со своим семейством, и так и должно было оставаться. Не стоило и говорить, что догадайся Никита о склонностях жены, он немедленно положил бы этому конец. Но когда бы ни возникала нужда в иконе, молитвеннике, свечах, Сила и Даниил всякий раз чудесным образом – никто в деревне не знал каким – находили деньги, и потребные для богослужения предметы появлялись.
– Мы поминаем тебя на молитве, государыня, – говорил ей Даниил.
В монастыре, хоть и не слишком охотно, все же приспособились к новым порядкам. Если во время прежнего царствования на Бобровых лежала тень подозрения, теперь они считались верными слугами государя Петра. И Русское всегда было тихой заводью. Многие раскольники уехали из центра России в самые глухие ее уголки, и если волнения еще вспыхивали, то разве в Нижнем Новгороде или на ослабевшем Дону. Двадцать лет начальство было уверено: уж в Русском-то все спокойно. А про Грязное и слыхом не слыхивали.
Ранней весной 1703 года Сила сказал Даниилу о том, что скоро умрет.
– Этим летом я отойду ко Господу. Ты должен занять мое место.
– Я слишком стар, – возразил Даниил.
– Но кто, кроме тебя, станет им пастырем? – ответил Сила.
– Но как же я буду рукоположен в священники? – спросил Даниил.
Это была главная проблема раскольников, таковой она и осталась.
Раскольники считали себя истинной Церковью, но вне Церкви. Среди них не было епископов, и потому некому было рукополагать священников. Когда умрет последний священник, который, как старый Сила, был рукоположен до раскола, кто придет взамен?
Некоторые раскольники были готовы принимать священников, перешедших к ним из новой Церкви, если таковые найдутся и пройдут обряд очищения. Другие вернулись к старинной практике, ныне не одобряемой Церковью: избирать приходского священника. В былые дни такой человек рукополагался епископом. Теперь же, в отсутствие епископов, он оставался старейшиной, признанным одними лишь прихожанами.
Официально, однако, было решено, что после смерти Силы приход в Грязном будет относиться к церкви в Русском, но в маленький деревенский храм иногда станет наезжать священник из монастыря и проводить службы, как предписано.
А неофициально – раскольники Грязного, возглавляемые Даниилом, продолжали втайне совершать свои богослужения, всякий раз тщательно вымыв и очистив церковку после приезда монастырского священника.
В конце года пришла новая беда. Умер управляющий.
И как быть, если барин пришлет никонианина?
Даниил сразу же написал письмо, и Никита через несколько дней был немало удивлен, когда Евдокия сказала ему:
– Позволь мне выбрать нового управляющего для Грязного, я гораздо лучше тебя знаю это имение.
Поскольку у Никиты и без того хватало забот, он согласился и вскоре забыл об этом деле, а Даниил на Рождество радостно приветствовал нового молодого управляющего в деревенской церкви.
Но страшная угроза нависала над ними по-прежнему.
Считается, что Петр был либерально настроен во всех религиозных вопросах. До некоторой степени это верно. Год назад, в 1702-м, он не только предоставил протестантам, приезжающим в Россию, свободу вероисповедания, но и провозгласил принцип религиозной терпимости, – разумеется, такое ни одному царю до него даже не снилось.
