Павло был темноволосым, красивым молодым мужчиной двадцати пяти лет, ростом он чуть не дотягивал до Андрея, но сложен был очень крепко. В прошлом месяце, упав, он сломал руку и приехал погостить у родителей, пока кость срастается. Павло выходил из себя, вынужденное бездействие его изматывало, но как-то Андрей сказал ему:
– Что ж, сынок, погоди пока, а там посмотрим, что нам день грядущий посулит.
А время и правда было волнующим. Россия начинала великую войну со Швецией на землях при Балтийском море. Карл XII, смелый король той страны, был по-прежнему настолько уверен, что сможет разбить этих плохо обученных русских, что хладнокровно напал еще и на Польшу. Храброго казака война не пугала, наоборот: сражение и пожива, чего еще желать?
– Царю нужны надежные люди для его Северной кампании. А Мазепа хочет просить позволения отвоевать некоторые польские земли на том берегу Днепра, – говорил Павло своему отцу. – В любом случае я жду не дождусь, когда снова встану в строй.
– Не только в битвах люди себя показывают, – напоминал сыну старый Андрей. – Посмотри на Мазепу.
Трудно было найти время благоприятнее, чтобы поехать в Москву и представиться там царю.
Все складывалось очень удачно: Мазепа сам вручил Павло письмо для Петра, Андрей выяснил, что сын его старого друга Никиты Боброва из государевых приближенных. И потому в Россию Андрей ехал с большими надеждами. О молодом царе он знал очень немногое. Казаки победнее его ненавидели. Похвальны были военные успехи Петра на юге, хорошо было и то, что он положил конец притязаниям крымского хана на дань. Но многие казаки категорически не приняли религиозных новшеств и даже пополнили ряды раскольников, а война на севере обернулась катастрофой. Буйное, незнакомое с дисциплиной казачье воинство оказалось бессильным против тренированной пехоты шведского короля. Потери к тому времени были уже очень велики. «Мы для его немцев что скот, на убой они нас гонят!» – негодовали казаки. Но все это мало заботило Андрея. Он, помещик, богатый казак, не чета этим несчастным гречкосеям, поставленным под ружье.
Стояла весна, когда они выехали из Киева. Становилось теплее, и реки снова успокаивались в своих новых руслах. Каждый год во время половодья освободившиеся ото льда потоки несли вниз по течению такую массу веток, льдин, топляка, что речные русла постепенно менялись. Здесь берег обрушился, тут намыло новый, там, где вода обтекала поваленные деревья, образовался рукав, луг превратился в болото. Вроде и та же река, а новая.
Вот и он, размышлял Андрей, едет в то же путешествие, что и полвека назад: в то же, да не в то, и на этот раз с ним рядом сын.
Хотя он чувствовал себя вполне здоровым, тихий внутренний голос подсказывал ему, что не след ему больше пускаться в долгие странствия. Вот вернется – и будет с него. Он был еще крепок телом, но ему стукнуло семьдесят четыре. И потому не без грусти приготовился Андрей увидеть Москву в последний раз.
Сколько воспоминаний проплывало перед его мысленным взором во время пути: воспоминания о юности, о друге Быке, о девчонке Марьюшке.
«Вот уж, – думал он, – никогда я их больше не увижу, разнесло нас, разлило водою».
В 1703 году Бобровы обзавелись в Москве новым домом.
Прочный, приземистый, двухэтажный, он был построен из камня. Низкие, но просторные комнаты, полы из массивных шлифованных досок. Мебель, отличавшаяся простотой: крепкий стол, несколько стульев. А в гостиной самое почетное место, после красного угла, занимала высокая квадратная печь с трубой, облицованная голландскими изразцами.
Прокопию Боброву понадобилось шесть месяцев, чтобы убедить отца выписать эти изразцы из заграницы, но теперь, когда дело было сделано, старый Никита гордился.
– Голландские, – обыкновенно говорил он, подводя гостей взглянуть на изразцы. – В самом деле голландские.
Так что в месяце мае того года к этой замечательной печи Никита Бобров повел и своего старого друга с сыном Павло.
– Что за радость! – воскликнул он. – После стольких лет. И как видишь, – добавил он, взмахом руки указывая на печь и дом в целом, – здесь многое изменилось со времени твоего последнего приезда.
Это была правда.
Как удивительно было Андрею видеть своего старого друга чисто выбритым, с одними лишь усами, да еще в тесном немецком камзоле.
– Да уж, – засмеялся он, – дорогой мой Никита, да ты прям казак!
– Так и есть. – Никита принял несколько смущенный и одновременно гордый вид. – Царев приказ, сам знаешь.
Через год после введения налога на бороду Петр вновь нанес удар. На этот раз все сословия, кроме крестьян, должны были носить короткое платье на манер венгерского или немецкого, а длиннополые кафтаны, без сомнения гораздо больше подходившие для русской зимы, он счел слишком старомодными и непрактичными. У городских ворот болтались куклы, наряженные в иноземные камзолы, чтоб все видели, как теперь до́лжно быть одетым.
– Да, – продолжил Никита, – сам увидишь, у нас теперь все делают, на Запад глядючи. Девицы с женихами до свадьбы гуляют, бабы дома взаперти сидеть не должны – царь даже им велел являться ко двору вместе с мужьями. По-новому живем, доложу я тебе.
Но когда Евдокия вышла к гостям, Андрей приметил, что на ней было старомодное длинное русское платье и приветствовала она их почтительно, по старинке.
– Дома моя жена придерживается прежних обычаев, – заметил Никита с легким смущением.
Двое украинцев сочли такое обхождение весьма любезным. В последующие дни Андрей был восхищен всем, что увидел и узнал.
Никита не скрывал радости по поводу приезда друга, настоял, чтобы он остановился у них в доме, всюду его сопровождал. И чем дольше Андрей глядел на Москву, тем острее понимал: город изменился, но куда больше изменились горожане.
Его старый друг Никита в молодости был нетерпим по отношению к иностранцам, а сейчас в его тоне появились легкие, но безошибочно узнаваемые примирительные нотки. «Знаешь ли, теперь в городе у нас имеется аптека, – говорил он. – И газета». Или: «Вот тут навигацкая школа, а здесь будут обучать иностранным языкам. Но должно быть, у себя в Малороссии вы к таким вещам привыкли». В другой раз он даже смиренно спросил: «Царь лютеранам дал свободу. Как думаешь, правильно сие?» Но больше всего интересовало Никиту, что происходит с Церковью на Руси.
Для управления церковными делами был создан особый приказ, и на этот раз, как сообразил Андрей, царь ловко прибрал к рукам часть церковных доходов.
– Он снял множество колоколов, – объяснил Никита, – чтобы отлить из них пушки!
Сделанное Петром поражало, но куда больше поражало несделанное. То, что Петр не посчитал нужным совершить.
Прошло уже три года со смерти старого патриарха. И поскольку Украина теперь тоже подчинялась ему, православные хотели знать, кому на Руси быть патриархом. Ведь назначен был лишь местоблюститель. Андрей спросил у Никиты, кого прочат на патриарший престол, – и не поверил своим ушам, услышав ответ.
