Кто-то вошел в ворота у него за спиной, и в ту же секунду Никита Бобров с деланой радостью воскликнул:
– А вот и мой сын Прокопий!
Но когда Даниил обернулся, чтобы поздороваться, от ужаса его прошиб холодный пот.
Прокопий был обаятельным, Петр всегда это отмечал, и к тому же умным.
В Преображенском царь водил компанию с самыми разными людьми. Некоторые из них вели свой род из старинных княжеских и боярских семей; были там и представители знати, как Прокопий, были и мелкие дворяне, встречались даже люди худородные, как фаворит Петра Меньшиков, который, по слухам, в детстве торговал пирожками на улице.
Но одна черта объединяла их всех: они были преданы Петру.
Кроме них, конечно же, были иностранцы из Немецкой слободы.
Прокопию, остроумному и находчивому, повезло участвовать не только в военных учениях, проводившихся в Преображенском, но и в частых пирушках, которые устраивались в Немецкой слободе. Юноша не только сблизился со своим государем: перед ним открылся новый мир.
Ведь Немецкая слобода разительно отличалась от остальной Москвы. Ее широкие улицы были опрятно вымощены, при большинстве домов, построенных из голландского кирпича или камня, имелись аккуратные садики. Маленькие протестантские кирхи казались светлыми и приветливыми по сравнению с темными московскими церквами, мерцавшими золотом. Короче говоря, это был европейский оазис, с характерным буржуазным укладом, культурой, чистотой и порядком, свой мирок, отделенный полями от неряшливой азиатской суматошной Москвы. По названию ручья, который протекал там, Немецкую слободу называли часто Кокуем или Кукуем.
Из нескольких тысяч купцов и солдат Немецкой слободы некоторые жили в России уже во втором и третьем поколении. Но для русских все они – кроме тех, кто принял православие и полностью ассимилировался, – оставались презренными чужеземцами, «немцами» – то есть бессловесными, немыми.
Селились там и англичане, которые разбирались в вооружении и современной военной тактике, и выходцы из Германии, которые говорили на многих языках, и голландцы, умевшие строить мореходные корабли и освоившие искусство навигации.
Все эти новшества были не только неизвестны русским, но даже нисколько не любопытны. На глазах Прокопия один преданный воевода, думая порадовать мальчика-царя, привез из-за границы астролябию и с гордостью объяснил, что с помощью этого инструмента хитроумные иностранцы водят корабли, ориентируясь по солнцу и звездам. Петр был очень доволен. Никто прежде не видел такой диковины.
– Как это работает? – допытывался он. – Как?
Воевода явно был смущен.
– Я как-то не подумал спросить, – был ответ.
Никто и не подозревал, что к тому времени астролябией пользовались уже около двух тысяч лет.
Но больше всего Прокопия поразило то, что юный царь не только разыскал голландца, который смог все объяснить ему, но просиживал за учебником день за днем, неделю за неделей, пока постепенно не овладел незнакомой наукой.
– Говорю вам, батюшка, – объяснял он отцу, – я восхищаюсь им как царем, ибо за его нынешней дикостью скрывается нечто куда более серьезное. И я люблю его как человека. И не только за любознательность, хоть я и не встречал другого такого. Но он бьется за то, что ему нужно! Я видел, как он осваивал математику. Она не давалась ему, но и он не сдавался. Потому он мне и мил. Он может ошибаться, но он не сдастся.
Прокопий близко познакомился с Немецкой слободой; и хотя у него не было той страсти к наукам, которой обладал Петр, он все же начал понимать, какое богатство представляют знания. На самом деле он даже стал думать о себе как о вполне просвещенном человеке, опережающем свое время.
Пока с Великим посольством он не побывал за границей.
Великое посольство царя Петра в Европу настолько обросло легендами, сделавшись частью мирового исторического фольклора, что истинные цели этого предприятия часто забываются.
Согласно этим легендам, Петр, жаждущий благ европейской науки и культуры, отправляется в Европу, а затем возвращается домой, чтобы цивилизовывать собственную страну на западный манер, насколько это в его силах.
Все было не так.
Во-первых, цель поездки Петра не оставляет ни малейших сомнений. Это подготовка к войне – для начала с Турцией. Дипломатической миссией посольства было убедить западные страны примкнуть к союзу против Турции. Практическая же задача состояла в изучении кораблестроения – для того, чтобы Россия обзавелась пригодным для мореходства флотом.
Уже в 1696 году, вскоре после своего победоносного Азовского похода, Петр послал в Западную Европу для изучения навигации и кораблестроения пятьдесят перепуганных подданных, оторвав их от семей. Как ни странно, среди них оказался и пятидесятидвухлетний Толстой, которому каким-то образом удалось войти в доверие к Петру, несмотря на тесную связь с Милославскими, врагами молодого царя.
Вскоре после этого последовало и собственное посольство Петра.
Зачем ему понадобилось ехать самому? И почему он отправился инкогнито – официально в самом младшем чине среди посланников?
Наверняка мы этого не знаем. Но вероятно, чтобы иметь возможность свободно бродить по западным верфям. Ведь он провел многие месяцы, работая корабельным плотником и досконально изучая все тонкости ремесла.
А может, дало себя знать его пристрастие к дурачествам Всешутейного собора и веселой компании. Ни он, ни его друзья не оставили своих потех. В Лондоне они расположились в доме выдающегося мемуариста Джона Ивлина и так основательно разгромили дом и сад, что сэр Кристофер Рэн, который впоследствии пришел с проверкой, оценил ущерб в неслыханную сумму: триста пятьдесят фунтов. Среди прочего необходимо было перестилать полы, заменять изразцы на голландских печах и сломанные медные дверные замки; пуховые перины были пропороты, все газоны и живая изгородь в четыреста футов в длину и девять футов в высоту – одна из жемчужин садового искусства Лондона – безнадежно испорчены.
Таким вот манером в 1697–1698 годах царь Петр приезжал знакомиться с европейской цивилизацией.
Балтика, порт Рига, немецкие города Бранденбург и Ганновер, Голландия, Англия, Вена Габсбургов, Польша.
Он словно побывал не в других странах, говорил в последующие годы Прокопий. Он очутился в другом веке.
На самом деле он так и не понял никогда, насколько велика была разница, и вовсе не глупость была тому виной. Громадное двухтысячелетнее философское наследие, от Сократа до Декарта, блеск Ренессанса, основы современной науки, потрясающая культура, сложное и гибкое западное общество с его древними институтами, вероисповеданиями, юридическими законами и моральными установлениями – все это, кроме разве что редких привозных книг и предметов мебели в царских покоях, было неведомо большинству русских людей, за исключением горстки избранных. Никто из приближенных Петра попросту не воспринял того, что видел. Разумеется, как и сам Петр.
