«Немецкая окраина! Что за дружков он там себе нашел? – с презрением отзывалась Евдокия. – Гляньте-ка на их потехи – ересь одна!»
Невозможно отрицать, что поведение Петра и его друзей, многие из которых годились ему в деды, было в высшей степени возмутительным; и хотя историки склонны представлять все это то как веселое дурачество молодых людей, то как продуманное политическое послание, трудно понять, почему они вели себя подобным образом.
Душой всего этого была так называемая «веселая кумпания» – от дюжины до двух сотен человек. Были среди них и русские, но большинство составляли иностранцы. Входили в «кумпанию» и знаменитый авантюрист швейцарец Лефорт, и вполне благоразумный шотландский военачальник Гордон.
Дело было не в пьянстве и пирах, которые могли продолжаться по многу дней. Это было вполне по-русски. И не в том, что, если вы, к примеру, купец или дворянин, к вам могли нагрянуть в дом и переломать всю мебель. Лихость царя, который из-за любой прихоти мог учинить опустошение и разор, даже внушала подданным некоторое уважение. Можно было стерпеть увлечение иноземными ремеслами и изучение основ математики и навигации, когда царь бывал трезв, хотя подобные причуды, конечно, вызывали удивление.
Но что прикажете подумать о его открытом оскорбительном глумлении над религией?
Как раз в эти дни молодой царь учредил свой так называемый Всепьянейший собор – Всешутейный, всепьянейший и сумасброднейший собор. Один из собутыльников царя – его старый учитель дядька-наставник – был провозглашен князь-патриархом, правда потом переименован в князь-папу. Облаченный в священнические одежды, он назначал шутовское священноначалие – кардиналов, архиереев, дьяконов, пародировал литургию, беспрестанно раздавал непристойные благословения всей компании; под руководством Петра князь-папа проводил длившиеся ночи напролет заседания Всепьянейшего собора. Все это происходило не только за закрытыми дверями в Немецкой слободе, где подданные не могли увидеть забавы своего государя, о нет! Молодой царь со своими друзьями вел процессии по улицам Москвы даже в дни Великого поста и делал все, чтобы как можно сильнее оскорбить религиозные чувства людей, которыми должен был править. Так что даже посланникам из западных стран, давно привыкшим к забавам молодых аристократов или выходкам студентов в старинных университетских городах, оставалось только сделать вывод, что юного Петра мало заботит его народ и что, какими бы оригинальными ни были его дурачества, грубость в них преобладала над веселостью.
Это исключительное правление продолжалось уже семь лет. Никто не мог найти управы на царствующего своевольного юнца. Его мать поступила так же, как в свое время Евдокия: подыскала ему жену. Но Петр редко ее навещал. Затем его мать умерла, а он так и не повзрослел.
О чем же думал молодой царь?
Со временем Евдокии стало казаться, что, когда царь бывал трезв, он думал лишь о двух вещах. Одной из них была война.
– А вторая – лодки. Прямо сам он не свой до лодок! – бывало негодовала она.
И когда Прокопий, смеясь, напомнил ей, что Россия – страна рек, она раздраженно его оборвала:
– Сам отлично понял, про что я толкую! Те проклятущие лодки, что по морю ходят. Русскому море ни к чему.
– Это не так. Древние русы были мореходами. Они бороздили Черное море, доплывали до Константинополя. И мы доплывем.
– И что же, ждут вас там крымский хан и его татары – или вы собрались с самим турецким султаном воевать? – язвительно спросила она.
– Именно.
Хотя поведение Петра порой казалось эксцентричным, было совершенно очевидно, что с самого начала он видел себя завоевателем. И это было вполне естественно.
Ибо кто считался в России героями? Разве не святой Владимир, Ярослав Мудрый или могущественный Мономах, правившие в эпоху Киевской Руси? Разве в те времена русы не торговали свободно от Балтики до теплого Черного моря? Разве не сокрушили они племена кочевников в южных степях? Разве не основали поселение около устья Дона в древней Тмутаракани? Разве не образовали свою колонию в самом имперском Константинополе? Однако теперь Россия не владела даже тем жалким клочком земли у замерзающего северного конца Балтийского моря, который отошел к шведам после Столбовского мира при царе Михаиле Федоровиче, а богатые балтийские порты оставались в руках шведов и немцев. На юге устье Дона было закрыто для русских, и на страже подступов к нему стояла турецкая крепость Азов, а все теплое Черное море контролировал турецкий флот. Но самым оскорбительным было то, что спустя сотни лет после освобождения от татарского ига крымский хан по-прежнему совершал набеги через степь, тысячами угонял в рабство славян из украинских деревень для продажи на невольничьих рынках Ближнего Востока. Он даже имел дерзость потребовать с царя дань; и хотя эти требования были проигнорированы, русское правительство по-прежнему находило целесообразным посылать ему щедрые подарки, что, конечно, было унизительно.
Поэтому, если Петр желал, как некогда Иван IV, расширить границы к югу и к северу, в этом не было ничего удивительного.
Корабли? И тут имелся ответ. Юный Петр узнал о кораблях – о настоящих кораблях! – от иноземцев в Немецкой слободе. И собственноручно построил корабль. А на севере он видел большие иностранные суда, приходившие в далекий Архангельск или курсировавшие по Балтийскому морю.
Вот что было ему необходимо: флот, который мог бы спуститься по могучему Дону и прорваться через Азов к Черному морю. Пришло время воплотить военные потехи в реальность. Вначале он построит галеры для плавания по Дону, а затем и настоящие мореходные суда.
Как ни странно, к этому предприятию с энтузиазмом отнесся не только Прокопий Бобров, но и его отец. Хотя военные кампании были уже не для него, перед шестидесятипятилетним царедворцем открылись новые перспективы. Для флота молодому царю необходим был лес. Кроме того, для мачт ему нужен был ясень.
– Они получают кое-что из Тулы, но в наших поместьях всего этого довольно, – радостно заявил он и тут же подарил царю один из своих лесов.
Когда в 1696 году пришла весть о том, что турецкий порт Азов взят, Никита был в восторге.
– Неужели ты ничего не чувствуешь? – спрашивал он Евдокию. – А вот я чувствую, как теплый ветер подул в наших северных лесах – теплый ветер с юга.
Во время Азовской кампании произошло еще одно событие: умер Иван, хилый единокровный брат Петра. Само по себе событие это значения не имело, однако из этого следовало, что вернувшийся в Москву с триумфом двадцатичетырехлетний Петр стал единоличным правителем.
– Нрав у него, конечно, буйный, но теперь мы увидим великие дела, – заверил Никита свою жену.
Но даже он был потрясен тем, что последовало дальше: триумфальный въезд Петра в столицу.
Это случилось солнечным октябрьским днем 1696 года. На Москве-реке на римский манер была сооружена триумфальная арка с гигантскими статуями Марса и Геркулеса по обеим сторонам. Внизу стояла скульптура турецкого паши в оковах.
