Потому на пороге шестого десятка Никита уверенно смотрел в будущее. Он обладал отличным здоровьем, при царском дворе был не последним человеком. Несмотря на некоторую дородность, оставался он вполне видным мужчиной. Все, что ему нужно было сделать, – это привлечь благосклонное внимание царя.
Но в столице обстановка меняется быстро. Двор царя Алексея становился все более космополитичным и прозападным. Великий боярин Матвеев, друг царя, насаждал западные обычаи; а кое-кто из придворных даже брил бороды.
Будучи человеком честолюбивым и довольно образованным, Никита потянулся к этим кругам. Матвееву, имевшему большой вес, он понравился, и боярин взял его под крыло. Хотя Никита не избавился от подозрительного отношения к иноземцам, все же он порой менял кафтан на польский камзол. Не гнушался посещать концерты немецких музыкантов в доме Матвеева. Иногда ходил в церковь, где звучало партесное, гармоническое пение. А в 1673-м даже велел жене посетить новое увеселение, введенное царем, – театральное представление.
Жена того не одобрила.
Звали ее Евдокией. Евдокия Петровна Боброва. Как все русские женщины, выйдя замуж, она взяла фамилию мужа. Петром звали ее отца, память которого она до сих пор чтила. И люди чаще всего уважительно обращались к ней по имени и отчеству: Евдокия Петровна.
Это была властная женщина: темноволосая, крепко сложенная, с круглым лицом, мягкая красота которого вовсе не соответствовала ее нраву. Приверженная старым порядкам, она знала цену и своему богатству, и высокому положению отца, царского воеводы. Когда в их дом приходили гости, она оставалась в своих комнатах, пока ее не приглашали подать наливки после обеда; поздоровавшись с гостями, она снова удалялась. Но дома с другими женщинами или наедине с мужем она без обиняков высказывала все, что думает. И ничто не задевало ее больше, чем перемены при дворе. Иностранец без бороды, говорила она, выглядит как ощипанный куренок. Западная музыка для нее была все равно что богохульством: «Я в церковь иду Слово Божие слушать, а не ляшское вытье», – бывало, жаловалась она.
Кроме того, чтя память отца, она презрительно относилась к засилью офицеров-иностранцев в царевой армии. «Эти немцы, что они умеют? Приказы горланить. Ну горлань. – И тут Евдокия Петровна весьма похоже изображала несчастного остолопа-лапотника, не знавшего, куда и деваться со своим мушкетом. – Видала я их! – восклицала она. – Немец-то горланит, а что – никому невдомек. Он в другой раз горланит – вроде, пояснил. Так один вправо пошел, другой влево, третий из мушкета своего палит. Кто в лес, кто по дрова. А все почему? Потому как давеча на них другой немец по-своему орал, другому учил. Срам один!»
И Никита покатывался со смеху, потому что именно так все и было, офицеры из разных стран привозили с собой книги с уставами, которые не согласовывались один с другим, и каждый вояка держался за свой устав.
Свои выступления по этому поводу, как и по многим другим, Евдокия обыкновенно заканчивала словами: «При батюшке нашем царе Иване такого не было! Ужо он бы их к ногтю прижал!»
Как ни странно, она не одобряла войн, которые вел царь. Никита был убежден, что присоединение Украины и вторжение на запад, в польские владения, умножили славу России. Но его практичная жена так не считала.
«От войны этой наш мужик с голоду вспух», – жаловалась Евдокия.
Даже Никита был вынужден с ней согласиться. К этому времени под ружьем стояло сто тысяч человек. Больше шестидесяти двух процентов государственных доходов шло на войну, и, как всегда, тяжесть налогового бремени ложилась на крестьянские плечи.
«Не уймутся – наплачутся, будет на них новый Стенька Разин», – пророчествовала Евдокия.
Жена настаивала, чтобы они каждый год объезжали свои деревни, к великой докуке Никиты; жена лично расспрашивала крестьян и часто помогала им деньгами.
«Хорошо, что мы богаты, а то бы и не прокормить такую прорву», – язвил он с кривой усмешкой. Но Евдокия пропускала его слова мимо ушей.
Оттого Никита и не удивился, что супруга его приняла сторону раскольников, да и не она одна. Тех же взглядов придерживалась первая жена царя. А иные боярские жены, включая представительниц могущественного боярского рода Морозовых, не просто поддержали Аввакума, но и отправились за это в темницу. Шутки с царем были плохи; и Никита велел Евдокии держать свои мысли при себе.
Он полагал, что она так и делала.
А когда тихо и неожиданно скончался царь Алексей, весь царский двор внезапно оказался поделенным на два лагеря. От первой жены у него было несколько дочерей и два сына: Федор – славный, но недужный, и Иван – неудачный ребенок, слабоумный и малость припадочный. От своей второй жены, доброй, но худородной, у Алексея было два малолетних ребенка: девочка Наталья, младенец сущий, и царевич Петр – трех лет.
Родственники первой жены царя, могущественные Милославские, были возмущены возвышением каких-то Нарышкиных. И больше всего ненавидели Матвеева, который познакомил будущих супругов.
Дальше события в Московии развивались вполне предсказуемо. Молодой Федор стал царем; с Петром и его матерью обходились хорошо, но Милославские забрали всю власть. Не понадобилось много времени, чтобы найти предлог для ареста Матвеева. Высокоумный боярин оказался настолько неосмотрителен, что сыскали у него книжицу-алгебру, которую, естественно, приняли за книгу по черной магии. Даже Никита, услышав об аресте наставника, лишь покачал головой и заметил:
– Сам себе яму и вырыл. Вольно ж ему было глупостями такими заниматься?
И хотя он лишился могущественного покровителя, карьера для Никиты Боброва отнюдь не завершилась. Он был не настолько важной птицей, чтобы беспокоить Милославских. У него имелись и друзья. Со временем он мог продолжить продвигаться вверх.
Если бы не те пагубные слова молодого Толстого.
Коломенский дворец находился недалеко от Москвы, на пологом холме рядом с Москвой-рекой.
Это был удивительный архитектурный ансамбль. Он служил летней резиденцией нескольким поколениям русских царей; Алексей же к каменным церквам и колокольням прибавил большой, широко раскинувшийся комплекс деревянных теремов и хором, столь же причудливых и запоминающихся, как витые фигурные главки собора Василия Блаженного на Красной площади. Большие луковичные купола, высокие шатровые крыши с выступающими окошками, фронтоны-кокошники, большое парадное крыльцо – словом, настоящее буйство русских архитектурных форм. Как и церковные постройки времен правления царя Алексея, их отличали пышность и обилие украшений. Казалось, зодчие впервые взглянули на архитектуру своей родины глазами западных людей и решили взять традиционные формы, поиграть с ними, по-новому соединить, нагромоздить одну на другую, пока не получилась потрясающая, экзотически-театральная декорация, гигантский московский улей, оставляющий впечатление тяжеловесного богатства.
Через несколько лет после воцарения Федора, гуляя как-то летним днем в садах рядом с Коломенским дворцом, Никита повстречал Петра Толстого.
