Затем, словно ответ на его сомнения, наступило Вербное воскресенье.
Небо в то утро было облачным, но тонкую пленку серых облаков то там, то тут прорезали окаймленные золотом и серебром трещины, сквозь которые неудержимо проглядывала скрытая ими яркая весенняя лазурь.
Никита предложил Андрею составить ему компанию, а потому этим утром они вместе направлялись к Кремлю. Марьюшка с матерью почтительно следовали за ними. Однако толпа на Красной площади оказалась столь плотной, что им пришлось некоторое время подождать. Андрей украдкой взглянул на пожилую женщину, а затем на Никиту: не догадываются ли они об их отношениях с Марьюшкой? Вероятно, нет.
Церемония, свершавшаяся в праздник Вербного воскресенья и символизировавшая вход Господа в Иерусалим, поистине поражала воображение.
Из Успенского собора начался крестный ход. Длинную процессию возглавляли представители духовенства, в числе которых шествовал патриарх. Далее разворачивалось царское шествие, где в сопровождении бояр, окольничих и прочих придворных чинов шествовал сам царь. То было торжественное, великолепное, завораживающее зрелище – процессия самых почитаемых и влиятельных людей страны: священнослужителей в парадных облачениях, бояр, облекшихся по случаю великого праздника в лучшие одежды – высокие горлатные шапки, шубы на собольем и лисьем меху, под которыми виднелись расшитые кафтаны…
Царь и патриарх в сопровождении высших чинов вступили в придел Входа в Иерусалим Покровского собора, откуда затем направились к нарядно убранному Лобному месту, где уже ожидал «осля» – конь под богатой попоной и водруженная на специальные вербные сани, украшенная искусно сделанными цветами, изюмом, финиками и яблоками и грушами верба, под которой было устроено место для певчих. Взойдя на Лобное место, патриарх, благословив почтительно склонившего голову государя, вручил ему ветки вербы. Затем патриарх воссел на «осля», которого скромно повел в поводу сам царь в большом царском наряде, а по обеим сторонам процессии через площадь были выстроены грозные стрельцы, в тот миг смиренно опустившиеся на колени и склонившиеся до самой земли. Когда шествие вступило в ворота Кремля, раздался колокольный звон, не прекращавшийся до тех пор, пока процессия не вошла в Успенский собор.
«Таким, – думал Андрей, – именно таким и должно быть государство: земля, которой монарх и церковь правят в тесном содружестве! Государь благочестивейший, самодержавнейший – так здесь его величают». Не этому ли он сейчас стал свидетелем?
«Да, – пришло в голову Андрею, – я подлинно видел святую Русь».
То был для него памятный день.
И этот же день ознаменовал окончание его романа. Не то чтобы он сознательно решил прекратить встречи с Марьюшкой, но, когда вечером того же дня он вновь увидел ее у Боброва, на ее предложение прийти к нему завтра лишь покачал головой:
– Не на Страстной седмице.
Он действительно не чувствовал никакого желания творить грех в дни Страстной недели и был удивлен, что даже ей, с ее независимым и бунтарским нравом, могла прийти такая мысль. Однако она ничего не сказала ему в ответ на отказ, лишь, по своему обыкновению, пожала плечами, на сей раз слегка печально.
Святая неделя прошла тихо. Чувствуя вину за прошлые грехи, Андрей постился истово.
В один из дней Бурляй и другие казаки позвали его прогуляться в расположенное неподалеку село Коломенское – полюбоваться деревянным летним дворцом царя, живописно расположенным на берегу реки Москвы. Мирный вид этот и царившая здесь тишина как нельзя лучше подходили к настроению Андрея.
В Москву Андрей вернулся бодрым и посвежевшим.
Окончилась Страстная, и пасхальной ночью Андрей, вместе, кажется, со всей Москвой, отправился к Кремлю. Наутро после торжественного и поистине прекрасного пасхального богослужения молодой казак, испытывая одновременно небывалый душевный подъем и легкую слабость в коленях, имел честь присутствовать в Кремле при церемонии пасхального приветствия, когда сам государь одаривал крашеными яйцами приближенных и гостей.
После он отправился к Никите Боброву, пригласившему Андрея отпраздновать с ним и его друзьями Христово Воскресение и окончание поста. Это был радостный день. После недели строгого поста казак с удовольствием отдал должное изобилию всевозможной снеди, которую наготовили и подносили к столу Марьюшка и ее мать, обе слегка бледные после ночного бдения.
Весь день с раннего утра небо радовало глаз синевой, а сам Андрей чувствовал себя так, словно родился заново.
Голова его слегка кружилась от меда и вина, от сытного обеда по телу разливалось приятное тепло, и благочестивые мысли, занимавшие его всю прошедшую неделю, слегка поблекли и отступили, а потому, глядя на снующую туда-сюда Марьюшку, он с удовольствием думал о том, что скоро встретится с ней снова.
На следующий день казаки наконец были допущены на Патриаршее подворье, где их принял сам патриарх Никон.
Лишь теперь, видя московского патриарха прямо перед собой без его парадного облачения, Андрей в полной мере ощутил мощь, исходившую от этого человека.
Никон был очень высок ростом. Годы молитв и поста наложили неизгладимый отпечаток на его лицо, такое же изнуренное, как и тело, но оттого не менее величавое. Взгляд его не был недобрым, но, казалось, проникал в самую душу.
Патриарх принял казаков по-дружески, но беседе задал скорее деловой тон:
– Киевская метрополия подчинена Константинопольскому патриархату, однако Московский патриархат может и должен дать защиту нашим братьям. Нам известна ученость ваших священнослужителей сплотившись, мы принесем больше пользы православию во всем мире. Нам известна великая преданность и отвага казаков в деле защиты нашей веры от поругания. Передайте гетману, что вы можете полагаться на мое слово. Что касается вашего обращения к государю, – на его суровом лице появилась слабая улыбка, – вероятно, вы можете надеяться, что он не откажет вам в покровительстве.
Не только слова, но и тон, которым они были произнесены, и невероятная внутренняя сила, столь явственная в этом человеке, внушили казакам уверенность в успехе предприятия. Покидая Патриаршее подворье, Андрей вдруг почувствовал, что он больше не повстанец, бунтующий против поляков, но орудие великой цели.
Муж Марьюшки возвратился на следующий день.
Андрей видел ее мельком в доме Никиты, но сумел лишь перекинуться парой слов. Она сказала, что через три дня они с мужем отбывают в Русское.
– Так что мы с тобой больше не увидимся, – тихо сказала она и вышла из комнаты.
Андрей не ожидал, что это известие произведет на него такое впечатление. Незнакомая ему прежде тоска словно завладела всем существом молодого казака, предчувствие горькой потери. Он не понимал себя. Сказать по совести, прежде завершение отношений с женщинами сопровождалось чувством облегчения и даже удовлетворения – чувства, слегка разбавленного сожалением, в котором, однако, всегда главенствовали радость от очередной победы и вновь обретенной свободы.
