Андрей не знал, что и думать. Так вот оно какое – суровое местное православие. За это ли он сражался, к такому ли стремился? Неужто и правда царят здесь такая тьма и духота? Гнетущее чувство, преследовавшее его с тех пор, как он со товарищи пересек рубежи государства московитов, вернулось с новой силой.
Но Марьюшка вдруг протянула руку и вновь мягко коснулась его губ.
– Есть теперь кто-нибудь у вас в доме? – просто спросила она.
Андрей знал, что нет. Он взглянул ей в глаза:
– А что будет, если нас застигнут? Порка кнутом?
Она улыбнулась:
– Никто не застигнет нас.
На следующий день небо было голубым, и на нем сияло совсем весеннее солнце; к полудню наступила оттепель. И в следующие дни, несмотря на то что тучи не раз затягивали небеса, было ясно, что долгой зиме наконец пришел конец.
Улицы теперь были сплошь покрыты хлюпающей серо-коричневой жижей. Бревенчатые стены домов, почти черные, отсырев за зиму, на солнце источали густой, влажный смолистый аромат. Свисающие с крыш сосульки истаяли, истончались и сверкали, словно стеклянные иглы. Белые стены церквей и бледные стволы берез казались особенно яркими под весенним солнцем и на фоне покрытых лужами и серой снежной кашей мостовых. Дым из печных труб вместе с серебристым перезвоном колоколов плыл над городом, над вязкой трясиной, возвышающиеся над которой золотые главы церквей одни лишь, казалось, несли обещание тепла и света.
Андрей почти не замечал неприятностей этого слякотного сезона: он был полностью увлечен романом с Марьюшкой.
У нее было стройное, сильное тело; светлые веснушки, которые покрывали ее небольшие груди и ноги, кое-где иссякали, сменяясь внезапно молочной белизной.
Она приходила к нему вечером, и они ложились в его постель в заполненной тенями комнате, где быстро становилось почти жарко от натопленной печи. Ей нравилось медленно раздеваться и красиво вытягиваться на постели перед ним. Иногда, кошачьим движением выгнув спину, она вытягивала сильную стройную ногу и некоторое время любовалась ею, прежде чем игриво спросить:
– Ну так что, господин казак, чем мы займемся сегодня?
В тот день, когда они занимались любовью в первый раз, он заметил, что она поморщилась от его прикосновения. Заметив его удивление, она с усмешкой подняла руки.
– Муж оставил подарочек на память, – сухо сообщила она.
И Андрей заметил вдоль ее руки ужасные темные отметины, следы побоев.
– Он сильный мужчина, мой муж, – тихо сказала Марьюшка и тут же, словно забыв обо всем, с силой притянула его к себе.
– Тебе тоже силы не занимать, – сказал он ей позже, – будто кошка!
– Так и есть: кошка с острыми зубами.
Они были вместе каждый вечер, пока тусклый свет за окном сменялся сумерками, затем темнотой. Ничто не нарушало тишины, кроме редкого звука шагов за окном, тихого шипения дров в печи, медленного падения капель с таявших сосулек под крышей и снега на крыше.
Иногда у нее вырывался вздох:
– Скоро ты уедешь, мой казак.
– Не думай об этом, моя кошечка.
– Ах, тебе легко говорить. Ты свободен, а я в ловушке.
На это ему нечего было возразить.
– Иногда я думаю: «Вот было бы хорошо, чтобы Иван умер». Но что тогда?.. Мне некуда пойти. – И она коротко и горько усмехалась. – Раньше был Юрьев день, да и его отняли. Что скажешь на это, господин казак?
Они часто возвращались к этому в своих разговорах, и каждый раз Андрей испытывал при этом тяжкое чувство.
Роман с Марьюшкой стал для него не только источником чувственных удовольствий, но и многих новых знаний. И это обучение доставило ему значительно меньше удовольствия. Только сойдясь с Марьюшкой, беседуя с ней, Андрей, как ему теперь казалось, начал по-настоящему постигать истинную природу этого могучего государства. И чем больше открывалось ему, тем тяжелее ему было выносить открывшееся.
То, что угнетало его более всего, то, о чем все время говорила, на что все время сетовала Марьюшка, вошло в практику уже давно, но лишь недавно было закреплено законом. Вместе с правом перехода в Юрьев день крестьян окончательно лишили свободы. Это произошло четыре года назад. До тех пор, хоть и с исключениями, у русского крестьянина, формально не закрепощенного окончательно со времен Киевской Руси, оставалось право раз в год сменить господина. Худо-бедно этот древний закон действовал до самого последнего времени.
Право это чрезвычайно раздражало мелкое дворянство – представителей сословия служилых людей, владетелей скромных поместий, вечно нуждавшихся в деньгах и существовавших впроголодь, которые не могли предложить крестьянам условий выгодней тех, что они могли получить на церковных или боярских землях.
Незавидно было положение служилого люда, однако многочисленность этого сословия превращала его в грозную силу. Они поддерживали порядок, им было по плечу в случае необходимости быстро собрать войско со всех концов необъятной – и неповоротливой – страны. То был типичный образец, по сути своей, феодального государства.
Во время восстания 1648 года, стремительно теряя контроль над Москвой, Алексей Михайлович со всей ясностью осознал, насколько важно заручиться поддержкой служилого люда. И ему это с блеском удалось.
В 1649 году вступил в силу новый свод законов, известный как Соборное уложение. Среди прочего в нем отменялось многовековое право «выхода» на Юрьев день, упразднялся срок давности на возвращение хозяину беглых крестьян и значительно ограничивалось право на передвижение для низших городских классов.
Для большинства крестьян Грязного все эти новшества были не более чем пустой звук и никак не меняли их обычного жизненного уклада. Они приняли известие о новом законе, который, разумеется, никому не пришло в голову им растолковать, равнодушно пожав плечами.
Но не Марьюшка. Острый природный ум подсказал ей, к чему все это. Ей быстро стало ясно, что теперь ничто не мешает господину относиться к крестьянам как к некой разновидности движимого имущества.
И она была права. Как покажет история, великое Соборное уложение без лишнего шума проторило дорогу полному и окончательному закрепощению русских крестьян. Более двух столетий большинство жителей страны будут рождаться бесправными рабами.
– Понимаешь, что это значит? – спрашивала Марьюшка. – Твой друг Бобров владеет мной как холопкой, как рабой. Может даже продать меня, ежели пожелает. А если я убегу, имеет право притащить меня назад в любое время, пока я жива.
Усмехнувшись, Марьюшка с горечью продолжала:
– Вы, казаки, бунтуете против польской власти, а сами хотите к нам. Уж не лучше ли вам было бы податься к султану…
Увы, эта мысль приходила уже и Андрею.
– Мы православные люди.
Разумеется, это был неоспоримый аргумент. Андрей старался в это верить.
