Бурляй, ехавший рядом, вдруг произнес:
– Так-то, Андрей, если хочешь понять русских, всегда держи в уме: когда их что-то страшит, они пытаются превзойти это размером.
Так маленькая группа посланников вступила в пределы великой крепости Русского государства.
Сперва Андрей не замечал ничего для себя нового: леса очень напоминали те, что окружали Киев; деревни, с их крытыми соломой домами и рядами частоколов, также выглядели вполне привычно. Но вскоре он стал отмечать различия. Соломенные крыши постепенно сошли на нет, уступив место крытым тесом. Стало холоднее, земля здесь еще была укрыта слоем снега. И деревья, и поля имели какой-то общий сероватый оттенок.
Было еще кое-что.
Он привык к русским: в Сечи их было множество. Язык их хоть и отличался, но понять его было нетрудно. Однако теперь, оказавшись в их стране, он с удивлением признался себе, что постоянно скован некой необъяснимой тревогой, угнетаем каким-то давящим чувством, которому и названия не мог найти.
Леса становились все гуще и темнее. Иногда прямо посреди леса им встречались небольшие поселения, жители которых были заняты пережиганием древесины в золу и изготовлением из нее поташа. Эти, заметили казаки, выглядели достаточно преуспевающими. Но в обычных деревнях неизменно встречали они совсем иную картину.
– Третий год подряд зима никак не хочет уходить, – говорили местные. – И в хорошие-то годы мы никогда не снимаем урожая с избытком, а с этакой бедой будущей зимой снова придется затянуть пояса.
Андрей, слушая их печальные истории, не скрывал удивления.
– Но ведь ваши поля так обширны, – восклицал он. – Вы должны иметь с них немало урожая и в плохие годы.
– Нет, у нас не так, – отвечали ему.
Лишь в третьей встреченной ими деревне Андрей понял причину.
– С каждого семени получаем мы лишь втрое, – услышал он здесь.
Втрое! Скудный прибыток, немыслимый для плодородных земель, где он рос.
– Земля наша бедна, – печально отвечали ему.
Но если местные деревни поразили Андрея нищетой, совсем скоро ему предстояло увидеть нечто совершенно противоположное. Посольство миновало еще одну линию пограничных укреплений, выстроенных в прежние времена. Они не были столь внушительными, как сооружения Белгородской черты, но то был еще один знак грозной силы государства московитов. Основательные бревенчатые крепости и частоколы до сих пор имели неприступный вид.
– Протянулись до самой Рязани, – бросил Бурляй.
Вдоль линии оборонительных построек были устроены обширные площади, очищенные от леса, либо попросту выжженые широкие полосы – все для того, чтобы татарин, вздумавший подойти незамеченным, не нашел себе укрытия.
Миновав эту грандиозную линию укреплений, они прибыли в Тулу – большой город, славный оружейным промыслом. Андрей никогда не видел ничего подобного. Это был город, и все-таки не совсем город. Длинные кирпичные или бревенчатые здания, из которых доносился раскатистый стук молота по наковальне встречались здесь, казалось, на каждом шагу – словно половину строений в городе составляли кузницы.
– Целый город словно огромная оружейная! – невольно воскликнул Андрей.
Особенно поразила его большая мрачная постройка, где постоянно курился дым над трубами доменных печей – первых в России. Они принадлежали железоделательному предприятию голландского семейства Виниус, основанному здесь после обнаружения под Тулой «доброй руды». Виниусу принадлежало также процветающее оружейное производство – бесчисленное множество оружейных мастерских.
– Только в Москве делают больше оружия, – рассказывал Бурляй. – Царь Романов, говорят, пригласил на Русь многих чужеземцев, чтобы управляться с этими хитрыми затеями.
Пушки, пищали, пики, клинки – такого изобилия Андрею еще видеть не доводилось. Будучи солдатом, он был изрядно впечатлен; однако сам этот большой, заполненный дымом кузнечных труб город произвел на него скорее гнетущее впечатление, а потому он был рад вновь отправиться в путь.
Семь дней спустя они прибыли в Москву.
Здесь все еще царила зима, и вся Москва была укрыта снегом. Было время Великого поста.
Над заснеженным городом низко нависло скучное, серое тяжелое небо. Улицы с неубранным снегом также казались серыми, словно вместо снежинок эти серые тучи сеяли смесь золы и пыли.
Но общую картину, представшую глазам молодого казака и его спутников, нельзя было назвать бесцветной. Повсюду белели крыши домов, над которыми возвышались сверкающие золотом, серебром или выкрашенные в яркие цвета главы церквей. Изредка на улице можно было видеть боярина в длинной шубе, крытой синей или красной тканью, встречались стрелецкие патрули в красных кафтанах со сверкающими бердышами, и даже простые горожанки повязывали голову цветным платком.
Нетрудно представить себе, что, пообвыкшись в Москве, Андрей постоянно пребывал в радостном возбуждении. В конце концов, возможность пожить в великой столице была для молодого казака увлекательным приключением, а теплый прием, им оказанный, льстил самолюбию.
А прием им был оказан поистине теплый. В Кремле, куда они направились, чтобы передать вверенные письма, им дали понять, что царь и бояре настроены положительно. Когда же сразу вслед за тем они направились на Ильинку к Патриаршему подворью, там их также ожидала обнадеживающая весть: патриарх намерен был принять их самолично через несколько дней.
Андрей был полон надежд. После многомесячных боев и раздумий о зыбкой своей будущности он чувствовал себя здесь, как школьник на нежданной вакации.
Если Тулу он нашел удивительным городом, Москва потрясла его до глубины души. С наслаждением прошелся он по обширной Красной площади, чтобы полюбоваться высившимся на ней невероятным храмом – собором Покрова Пресвятой Богородицы, тогда уже носившим в народе имя Василия Блаженного. Поскольку площадь имела некоторый уклон, человеку, поднимающемуся к храму казалось, будто тот стремительно вырастает из земли. Пройдя три четверти пути, Андрей остановился у Лобного места, со смесью изумления и восхищения разглядывая этот удивительный, причудливый, словно творение азиатов, собор. По соседству высились стены Кремля, глухие, не знающие жалости, одновременно угрожающие и сулящие защиту. На одной из башен Кремля отмеряли время часы-куранты работы английского мастера, словно напоминая, что Кремль, вопреки своей мрачной, могильной молчаливости, всегда бдит и всегда присутствует в настоящем.
Побродил Андрей и по окраинным улицам, застроенным темными бревенчатыми домами, крыши которых по-прежнему были укрыты снегом. Церкви встречались едва ли не на каждом углу: многие были деревянные, с высокими шатровыми крышами, однако часто, возвышаясь над домами, виднелись и каменные, нарядно украшенные собранными горкой рядками кокошников, с мягко мерцающими главами, – их беленые стены и массивные очертания словно подчиняли себе все окружающие строения.
