Кроме того, он послал за игуменом и Даниилом и приказал им стать прямо у двери.
Когда царь садился за стол и принимался за трапезу, Даниил заметил в нем что-то странное.
Казалось, будто церковная служба как-то взволновала его. Глаза у него слегка покраснели, в них появилось отсутствующее выражение, словно он переселился в иной мир, пока его тело, точно в насмешку, продолжало вести себя так, как требуется в этом.
Монахи подали царю свое лучшее вино и лучшие яства, какие только могли найти. Несколько минут он в задумчивости ел и пил, а находившиеся рядом с ним опричники тщательно пробовали все блюда первыми, убеждаясь в том, что еда не отравлена. Остальные чернокафтанники вкушали пищу в молчании, в том числе Борис, которого Иван посадил напротив.
Через некоторое время Иван поднял голову.
– Что ж, игумен, ты обманом лишил меня восьмидесяти четвертей доброй земли, – тихо заметил он.
– Я не обманывал, государь, – дрожащим голосом начал было игумен.
– Еще как обманывал, ты и этот волосатый пес, что стоит рядом с тобой, – продолжал Иван. – Сейчас вы узнаете, что царь возносит и низвергает, дарует и отнимает. – Он с презрением взглянул на них. – Едучи сюда, я проголодался, – нараспев произнес он. – Но не нашел в здешних лесах ни одного оленя. Почему бы это?
Игумен мгновение озадаченно глядел на царя.
– Олени перевелись за последнюю зиму. Люди-то совсем оголодали…
– Налагаю на тебя денежную пеню в сто рублей, – негромко промолвил Иван.
Он повернулся к Борису:
– Чем бы мне развлечься, Борис Давыдов?
– Был у меня холоп, который хорошо пел и играл, государь, да он прошлой весной помер. – Борис помедлил. – Есть тут у одного холопа ученый медведь, – с сомнением в голосе произнес он, – но не скажу, чтобы очень забавный.
– Медведь? – внезапно просиял Иван. – Это уже лучше. Возьми сани, добрый Борис Давыдов, и съезди за ним. Не мешкая, сейчас же.
Борис встал и пошел к двери. Но не успел он дойти до порога, как Иван, сделав глоток вина, вдруг воскликнул:
– Стой! – Он оглядел всех присутствующих, быстро проследил за тем, как они приняли его слова, и приказал: – Возьми двое саней, Борис Давыдов, и мои, и вторые. В первые посади медведя. Облачи его в мою шубу. Пусть наденет царскую шапку. – И, сняв свою высокую остроконечную шапку, бросил ее Борису. – Пусть царь всех медведей явится пред очи царя всех русских.
С этими словами он громко расхохотался, а следом и опричники в знак одобрения застучали блюдами о стол.
– А теперь, – объявил он, повернувшись к игумену, и Даниил с удивлением заметил, что за какой-нибудь миг всякое веселье исчезло с его лица, – прикажи этому волосатому вору, что стоит рядом с тобой, принести мне кувшин блох.
– Блох, государь? – промямлил игумен. – У нас нет блох.
– Целый кувшин блох, я сказал!
Иван внезапно поднялся с места и зашагал к ним, держа посох ухарски наперевес и постукивая им по полу.
Он остановился, возвышаясь над ними обоими. К своему ужасу, Даниил заметил, что царь был немного полнее, чем казалось ему поначалу. От этого он представлялся еще более устрашающим.
– Блох! – взревел царь. – Когда тебе приказывает царь, ослушаться – значит совершить измену! Блох! – И он, точно копьем, с оглушительным грохотом ударил посохом о пол у ног игумена. – Блох, я сказал! Семь тысяч, и ни одной меньше!
Требовать невозможного было любимой его забавой. Хотя игумен об этом и не догадывался, Иван уже неоднократно требовал от тех, кто его разгневал, наловить блох. Старик затрепетал от страха, и Даниил подумал, что сердце у него может и не выдержать, и тогда он умрет.
– Нет у нас блох, государь, – произнес Даниил. Он старался говорить ровно и уверенно, но промолвил эти слова хриплым шепотом.
Иван повернулся к нему.
– Тогда налагаю на вас пеню в сто рублей, брат Даниил, – спокойно заметил он.
На мгновение, на какую-то долю мгновения Даниил открыл было рот, желая возразить. Но тут вспомнил, что недавно царь повелел привязать такого же монаха, как и он, к бочонку с порохом, а потом поджечь этот бочонок, и мысленно взмолился, чтобы от царя ускользнуло это его необдуманное побуждение.
Царь Иван вернулся за стол, сделав монахам знак оставаться там, где стоят.
Теперь, совершенно забыв о них, он принялся, смеясь, разговаривать со своими опричниками в черных кафтанах. Он упомянул о каком-то другом монастыре и о том – Даниил не мог расслышать подробностей, – что он сделал с одним тамошним монахом, – опричники так и покатились со смеху, а у Даниила по спине пробежали мурашки.
Прошло полчаса. Царь Иван осушал кубок за кубком, но явно владел собой и не хмелел. Всякий раз, когда он подносил кубок к губам, Даниил замечал тусклое сверкание тяжелых перстней с драгоценными камнями, унизывающих его пальцы. Время от времени взгляд его подозрительно обшаривал покой, словно пронзая тени.
– Принесите еще свечей! – приказал он. – Да будет свет. – Казалось, он не доверяет тьме.
Посему монахи принесли еще подсвечников из церкви и расставили по углам.
Как раз когда они этим занимались, у дверей случилась какая-то сумятица, и один из опричников объявил, что прибыл медведь. Все они, во главе с царем, отправились ко входу посмотреть.
Это было безумное, фантастическое зрелище. Сначала во двор вбежали четверо с горящими факелами, а тотчас затем въехали сани. Испуганные монахи выглядывали из окон и дверей.
В санях сидел медведь. Исхудалого и тощего, его укутывала роскошная соболья шуба. На голове у него красовалась остроконечная царева шапка. На шею ему Борис повесил золотое распятие, взятое из часовни.
Улещиваемый потрясенным Михаилом, медведь прошел на задних лапах из саней в трапезную.
– Кланяйтесь! – громовым голосом крикнул Иван застывшим в дверях монахам. – Кланяйтесь царю всех медведей!
Он сам провел медведя к своему креслу, и сторож кое-как уговорил зверя туда усесться. Потом, точно исполняя издевательски-почтительный обряд, царь заставил всех, включая игумена, низко поклониться медведю, а затем с него сняли шубу и шапку.
– Давай, холоп, – резко приказал царь Михаилу, – покажи нам свои штуки.
Представление получилось не очень-то впечатляющее. Михаил заставил медведя показать удобно усевшемуся царю и его людям все, чему Миша был обучен. Медведь постоял на задних лапах, неуклюже поплясал, похлопал в «ладоши». Животное выглядело жалко, шкура у него от голода свисала складками. Через некоторое время медвежьи трюки наскучили Ивану, и он прогнал Михаила вместе с медведем в угол.
За окнами сгущалась ночь. Завеса туч кое-где прорвалась, и потому иногда сквозь нее проглядывали звезды. В стенах монастыря Иван сидел, явно предаваясь каким-то нерадостным мыслям, приказывая Борису то и дело наполнить его кубок.
