Поскольку Иван замолчал, Борис решил, что государь более его не задерживает. Иван вновь перевел взгляд на икону. Борис понял, что ему пора идти.
Но прежде чем уйти, Борис хотел задать всего один вопрос.
– Могу ли я остаться здесь, государь?.. До следующего похода?..
Он ничего не жаждал столь пламенно, как быть здесь, рядом с царем, в такое время.
Иван еще раз посмотрел на него. Но глаза царя словно остекленели, он ушел в себя, погрузившись в собственный, непроницаемый для окружающих мир.
«Как быстро, – думал Борис, – этот великий человек способен опустить завесу, отделяющую его от всех остальных». В поведении царя было что-то, что в другом человеке Борис мог принять за осторожность или неуверенность в себе, как будто Иван пытался скрыть что-то от Бориса.
– Нет, – тихо сказал царь. – Сейчас здесь царит мир, но… Тебе здесь нет места.
Не без грусти Борис удалился.
В этот вечер царь выехал на конную прогулку. Вечером он вновь молился со своими опричниками. Затем, на следующее утро, колокол снова призвал их на раннюю молитву. Ближе к полудню в кремль привезли нескольких пленников и быстро провели в обнесенное прочными стенами здание в дальнем конце крепостного двора. Вскоре после этого Борис уехал.
Возвращаясь в Москву, он ощущал удивительный душевный подъем, словно все его существо возродилось, и он подтвердил клятву служить цареву делу верой и правдой.
В Москве, в ясный сентябрьский день, Борис столкнулся с англичанином. Встретились они возле Кремлевской стены.
Англичанин был щуплый, с узкими, глубоко посаженными глазами, а когда Борис его заметил, тот стоял у реки Неглинной, с любопытством глядя на противоположный берег.
Сооружение, представшее взору Уилсона, появилось в Москве совсем недавно и было воздвигнуто нарочно для того, чтобы обеспечить безопасность царя. Это был Опричный двор.
Он располагался напротив Кремля, на расстоянии какого-нибудь пушечного выстрела, и представлял собой устрашающего вида замок с массивными стенами, сложенными из красного кирпича и камня, высотой примерно в двадцать локтей. Ворота, на которые смотрели Борис и Уилсон, были обиты железом; над ними, грозя внешнему миру за крепостными стенами, в гневе вздымал лапу каменный лев. На бастионах виднелось несколько сот стрельцов, охраняющих замок.
Пока Уилсон с удивлением разглядывал Опричный двор, Борис, в свою очередь, с любопытством рассматривал чужестранца. Он уже немало слышал об этих английских торговцах, которых можно было теперь встретить в нескольких северных городах. Наверняка смутьяны, так и подбивающие к какому-нибудь мятежу, но царь, очевидно, полагал, что они ему на что-нибудь сгодятся. Этот чужеземец был такой тощий, что мог сойти за бедного монаха.
На самом деле в этот миг Уилсон размышлял, не нарушить ли ему закон.
Судьба к нему благоволила. Он женился на немке. Юная, пухленькая и чувственная, она приводила его в восторг; он быстро обнаружил, что ее безмятежное круглое личико умеет застывать в жесткой похотливой усмешке, которая сводила его с ума. У них родились двое детей, и в целом он был доволен жизнью.
Он по-прежнему оставался воинствующим протестантом. Он неизменно повсюду носил с собой под полой плаща печатные трактаты, словно оберег от вездесущих православных монахов с их ладаном и иконами. Иногда его останавливали, чаще всего чернокафтанники, и требовали объяснить, что это за бумаги. Особенно приходилось им не по вкусу, что на этих листах что-то было напечатано. Уилсон знал, что несколько лет тому назад, когда Иван повелел устроить скромную типографию для распространения своих законов, разъяренная толпа под предводительством писцов ее разгромила. Примитивное варварство этих людей забавляло его. Однако, когда его вопрошали о содержании трактатов, он серьезно отвечал, что это-де его молитвы, в коих кается он в собственной греховности, и обыкновенно после этого его оставляли в покое.
Он заключил немало выгодных сделок, но ни одна из них не была столь прибыльна, как та, что он обдумывал сейчас. Жаль только, строго говоря, она была незаконна.
Винил он в этом не русских, а англичан. Ведь с 1555 года, то есть с возвращения в Московское царство Ченслера, монополия на торговлю с московитами принадлежала «Московской компании», основанной англичанами, и охраняла эту монополию особая торговая грамота. Торговля шла отменно. Уилсон с успехом подвизался в многочисленных факториях, открытых на пути между Москвой и отдаленными северными морями; ему не на что было бы жаловаться, если бы не два обстоятельства: царь Иван сумел завладеть частью балтийских берегов, в особенности портом Нарвой, а кроме того, несколько лет тому назад один коварный итальянец распустил об английских торговцах в Москве гнусные слухи по наущению неких антверпенских купцов, намеревавшихся на этом поживиться. Потому-то английская торговля с Москвой, которая осуществлялась через далекие северные моря, в последнее время шла не столь гладко, как прежде.
«А надо понимать, – сказал он своему тестю, – если я нарушу правила компании и провезу в Москву какие-нибудь товары морем через нарвский порт на свой страх и риск, то получу огромный доход». И он стал бы не единственным английским купцом, решившимся на подобное сомнительное предприятие.
Уилсон недолюбливал своих соотечественников. В последнее время половина приказчиков, которых присылали из Англии, оказывалась буйным, необузданным сбродом, которому, по мнению и русских, и Уилсона, только бы пьянствовать да развратничать, а не торговать. И главный вопрос: куда ему привезти товары так, чтобы не заметили его собратья-купцы?
Замысел его осложнялся еще и тем, что действовать ему пришлось бы быстро, ведь Уилсона весьма тревожило будущее. Война на севере наверняка продолжится. Вернувшись в последний раз в Англию, главный представитель «Московской компании» доставил срочное послание от царя Ивана, в котором тот настаивал на присылке всякого рода искусных людей и орудий для готовящейся войны с Польшей на севере. Все требуемое недавно прибыло в царство Московское. Чтобы провезти груз морем через Балтику, ему надо будет очень и очень поторопиться, упреждая грядущую войну.
Но существовала и другая весть – передаваемый шепотом слух, который в последние несколько дней всколыхнул британское сообщество, подобно взрывной волне; и именно припоминая эту молву, Уилсон столь пристально разглядывал новый царский замок.
Ведь отбывающему на родину представителю «Московской компании» царь дал секретное послание, содержанием которого он тотчас же поделился со всеми немногочисленными московскими англичанами. Иван просил королеву Елизавету предоставить ему убежище, если придется покинуть Московское царство.
«Ему угрожает такая опасность?» – «Есть что-то, о чем мы не знаем?» – гадали купцы.
По каким бы причинам ни высказал Иван эту странную просьбу, она не предвещала ничего, кроме мрака и горестей, подобно темной туче, внезапно появившейся на небе в солнечный погожий день. Уилсон и сам не знал, что делать.
