И все же… все же в самой его атмосфере таилось нечто, внушавшее страх. Это было ощущение тяжести, некоей темной, враждебной силы. В этом напоминающем церковное убранство полумраке расписные переходы представлялись Уилсону туннелями, а покои – ответвлениями лабиринта. По мере того как они углублялись все дальше и дальше в сердце дворца, ему казалось, что они нисходят в подземную бездну, в некое сокрытое от глаз лоно, где можно спрятаться; и кто знает, какие коридоры, какие чертоги могут таиться за толстыми стенами, способными заглушить любой крик?
Впрочем, перед английскими купцами открывались радужные перспективы. Царь благоволил к ним. И времени для того, чтобы оценить огромный рынок, на который они случайно набрели, им потребовалось совсем немного.
Ведь Москва с ее многолюдными ярмарками на льду действительно представляла собой гигантскую ярмарку. С Востока, по Волге и Дону, сюда привозили хлопок, овец, пряности. Каждый год кочевники-ногайцы пригоняли из азиатской степи огромные табуны коней. Из Новгорода доставляли железо, серебро, соль; из других городов – кожу, растительное масло, зерно, мед и воск.
«Здесь открываются бесконечные возможности», – восторженно объявил Ченслер. Хотя Русь изобиловала всяческим сырьем, она не производила почти никаких товаров, кроме оружия. Уилсону пришло в голову, что здесь можно было бы продавать множество предметов роскоши. Да и английское тонкое сукно нашло бы тут сбыт, подумал он. А если вспомнить о товарах, которые он мог бы увезти отсюда домой… «Воск здесь не дешевле, чем в Англии, – прикинул он, – зато меха…» На этих мехах можно сделать целое состояние.
Хитроумный, проницательный Уилсон быстро сообразил, что, несмотря на свой могучий, богатырский облик, русские купцы в сущности ленивы и бездеятельны.
– Они не знают ничего за пределами собственной страны, – заметил он Ченслеру. – Похожи на любопытных, нетерпеливых, жаждущих новизны детей.
– Согласен, – ответил глава их экспедиции, – но помни: мы обслуживаем прежде всего самого царя.
Ибо, как они быстро выяснили, царь владел монополией на многие из основных товаров, продававшихся на рынке, включая алкоголь. Каждая капля вина, которую продавали посетителям кабаков, принадлежала ему. Все собольи меха, весь шелк-сырец, весь хлеб, предназначавшийся для вывоза из страны, – все находилось в руках государевых людей. А иностранным купцам вроде них любые товары, привезенные на продажу, следовало сначала предложить царю.
Столь далеко распространялась непререкаемая власть централизованного Московского государства.
– А еще царю нужны составляющие для изготовления снарядов, – сказал ему Ченслер, – и, кроме того, он хочет, чтобы мы привезли ему людей образованных. Я уже пообещал вернуться с учеными медиками и офицерами, искушенными в минном деле.
Поначалу некоторые из этих требований озадачили Уилсона. Он уже успел познакомиться с несколькими немецкими купцами, которым позволено было поселиться в городе. Он знал, что есть в Москве и немец-лекарь. «Зачем же царю люди из далекой Англии, если он может найти ученых и искусных ремесленников куда ближе к собственным границам?» – удивлялся он.
Это объяснил ему один из немцев, крупный, полный человек, немного говоривший по-английски:
– Лет этак шесть тому назад, друг мой, один немец предложил царю привезти всевозможных ученых, знатоков и умельцев. Собрал более сотни и привез их в порт на Балтийском море. Если бы он доставил их в Москву, то, полагаю, царь сделал бы его поистине богатым человеком.
– А почему они не добрались до Москвы?
Немец ухмыльнулся:
– Потому что их задержали, вот почему. Их арестовали власти. – Он уже без усмешки посмотрел на Уилсона. – И за этим стояли высокие, самые высокие власти.
– А какова была причина?
– Неужели ты думаешь, друг мой, что Ливонский орден, подчинивший себе многие гавани на Балтике, желает усилить царство Ивана? Русский царь ведь хочет проложить себе путь на Балтику и завоевать латвийские и эстонские земли. Неужели ты думаешь, что княжество Литовское, или поляки, или император Священной Римской империи согласятся, чтобы Русь укрепила свое положение?
Немец оглядел рыночную площадь.
– Погляди на этих людей, – продолжал он. – Ты же сам видишь, они сущие дикари. Едят и пьют, блудят и молятся перед своими иконами. И только. Войско у них огромное, но плохо обученное. Если они попытаются пробиться к балтийским портам, вымуштрованные, вышколенные войска шведов и немцев и глазом не моргнув сметут их. А нам такие русские очень даже по нраву. Зачем нам цивилизованная Русь? Вот потому-то царь Иван так рад вас видеть. Вы приплыли, проделав путь через Крайний Север, добирались долго, терпя лишения, через полярные льды, которые не тают по полгода, но все же вы очень угодили царю. Отправив свои суда вашим путем, он может обойти Балтику и заполучить искусных, ученых людей, которые очень ему нужны. Вы для него – золото.
Если англичане могли быть полезны царю, то и царь, в свою очередь, мог быть полезен им.
– Мы искали морской проход в Китай, – сказал ему Ченслер, но, по-видимому, можем добраться до Востока по суше. Вниз по течению Волги, за землями татар, лежит Восток. За пустынями располагается Персия. При поддержке и защите русского царя наши купцы в конце концов смогут попасть в эти места.
Джордж Уилсон вскоре решил, что в этой загадочной, огромной стране ему куда проще сколотить себе состояние, чем где бы то ни было. Однако в Московском царстве его все равно никогда не покидала тревога.
Дело было не в склонности московитов к насилию, не в грубости и примитивности их быта, даже не в их жестокости. Это Уилсона совершенно не смущало. Дело было в их религии.
От нее нельзя было скрыться. Священников и монахов можно было встретить едва ли не повсюду. Уилсону казалось, что люди на улицах крестятся без всякого повода, а в каждом доме висели иконы, перед которыми люди склонялись в глубоком поклоне.
«Похоже на папизм, – заметил он, – вот только идолопоклонству русские предаются с еще большим жаром».
Подобно большинству своих соотечественников, Джордж Уилсон исповедовал протестантизм. Он был еще мальчиком, когда Генрих VIII порвал с папой римским. Теперь страной правил сын Генриха, а всем добропорядочным англичанам полагалось принять протестантизм. Эта вера весьма подходила Уилсону – и не в силу его религиозных убеждений (их он был лишен), а потому, что испытывал глубоко укоренившуюся, хотя и тайную, неприязнь к любой власти, одновременно наслаждаясь чтением трактатов, обличавших злоупотребления церкви и даже богословскую доктрину старой веры с яростной, неопровержимой логикой, ибо подобное чтение тешило присущую ему жестокую гордость.
«Эти русские – дураки», – заключил он. Однако, поскольку он так или иначе придерживался такого мнения о большинстве людей, это не играло особой роли.
В январе Ченслер сказал ему, что, после того как они вернутся в Англию – этой весной, – он намеревается возглавить еще одну экспедицию в Московию, и спросил, не хочет ли Уилсон к ним присоединиться. Тот немедленно ответил «да».
