– Фредерика, помолчи, – сказала Уинифред. – И ты тоже, Билл. Хватит. Вы сейчас натворите такого, что потом не исправить будет.
– Я вот и стараюсь, чтобы она не натворила. Ты что, хочешь, чтобы она вышла за этого жирного ханжу?
– Не хочу. Но наши желания тут не в счет. Это ее решение, и я ее поддержу.
– Только благодарности не жди. Она намерена нас основательно унизить.
– Нет, – твердо и холодно сказала Стефани. – Вы с Фредерикой можете воображать что угодно, но к вам это отношения не имеет. Я его люблю. И мне непросто. А вы все делаете еще сложней. Но вы ничего не измените, поэтому, пожалуйста: не продолжайте.
Билл взял стопку книг, увенчанную пепельницей, и швырнул в дочь. Стефани уклонилась. Книги, глухо стуча и трепеща листочками, рассыпались вокруг нее. Пепельница попала в маленькую настольную лампу. Полетели осколки, запахло горелым. Стефани нагнулась и подобрала две книги. Руки у нее тряслись. Александр заметил на губах у Билла засыхающую полоску пены. Он отвел глаза и произнес:
– Я думаю, сейчас всем нужно замолчать. Мне здесь, конечно, не место. А Стефани очень расстроена.
– Расстроена, – сказал Билл. – Расстроена. И правильно! И я расстроен. Но будь по-вашему: я умолкаю. Больше к этой теме не вернусь. Никогда. Ты, Стефани, можешь поступать, как хочешь, только меня от участия уволь. И будь добра больше со мной об этом не говорить.
Он обвел всех гневным взглядом, коротко кивнул Александру и вышел, яростно хлопнув дверью. Уинифред, с ничего не выражающим лицом, вышла вслед за ним.
– Я предупреждала, что будет ужас, – сказала Фредерика.
– От твоих штучек легче не стало, – ответила Стефани.
– Я хотела, как лучше.
– Сомневаюсь, – сказал Александр.
Стефани сидела, обхватив себя руками. Ее трясло. Александр пересел к ней:
– Как вы?
– Средне. Меня тошнит.
– Не стоит так всерьез принимать чужие эмоции.
– Нас так воспитали.
– Сомневаюсь.
– Напрасно. Нас учили верить в разум, доверять людям, быть человечными, терпимыми. Научить ведь можно чему угодно и как угодно. Я теперь уже не смогу к нему по-прежнему относиться.
Она говорила тихим, каким-то детским голосом. У Александра мелькнула нехорошая мысль, что, возможно, речь сейчас не о Билле, а о Дэниеле, что это к нему Стефани не сможет относиться по-прежнему.
– Он потом остынет, – нарочито бодро заверила Фредерика. – С ним всегда так.
– Остынет, и получится, что я все эти гадости выслушала зря. Я же еще должна буду притворяться, что ничего не произошло. Он всегда так делает, всегда. В итоге получается, что он ничего такого в виду не имел, зато мы все злопамятные и нехорошие. Он свои гадости отменяет, а ты виновата, что не можешь сразу все забыть и начать плясать.
– Не стоит тратить себя на такой абсурд.
– Не стоит, – очень холодно повторила она.
– Стефани, ступайте и поговорите с Дэниелом. Как можно скорее. Сейчас.
– С ним? Как я ему об этом расскажу? Это ужасно, я не смогу…
– Теперь это его дело, – мягко сказал Александр.
Стефани зарыдала, крупно вздрагивая. Ей было невыносимо страшно.
– Я его не помню. Не могу вспомнить по-настоящему. Я ведь тоже и спорила с собой, и сомневалась… насчет Церкви и прочего…
– И не нужно вспоминать. Он никуда не делся. Он живой.
Александр обнял ее, и она почувствовала пряный запах его одеколона. Ирреальность в этом смысле самого Александра и его присутствие сейчас были почему-то утешительны. Она жалась к нему и плакала, а он все гладил, гладил ее по волосам.
Фредерика, никем не замечаемая, сидела на диване. Произошедшее потрясло ее и наэлектризовало. На них и раньше ураганами налетал гнев. И это далеко не первая разбитая лампа. Они живут мифом нормальной семьи, собственного мирка, защищенности, крепости устоев. Но в фасаде трещины, ветер врывается в них и воет. Вой будет слышен всегда. Ошеломительная мысль! Согласно поттеровской доктрине, вой, гримасы, нагое безумие лишь временные отклонения от жизненного курса. Как бы не так! Они – суть жизни. Если понимаешь это, можно играть по-настоящему. Она выпрямила поджатые ноги, похлопала Стефани по плечу (та отшатнулась) и вышла.
– Мне кажется, я не подхожу для жизни, – сказала Стефани.
– Глупости, – отвечал Александр.
– Нет, правда. Это из-за него я себя так чувствую. Нелепое чувство.
– Вы его задабриваете жертвами, как Иегову. Этого нельзя делать.
– Вы тоже так думаете?
– Да, потому что от этого еще хуже. И ему тоже.
– Я хочу умереть. Не быть.
– Вы хотите замуж за Дэниела.
Он легко и нежно поцеловал ее в губы. Она склонила голову ему на плечо, и так они сидели вдвоем. Стефани сказала правду: вспомнить Дэниела она не могла.
21. Английские куклы
Фредерика вручила Стефани свои дары, сопроводив их эффектным жестом и извинением. Стефани поблагодарила и сказала, что не стоило беспокоиться. Рассмотрев эту фразу со всех сторон, Фредерика пришла к выводу, что сестрица достаточно умна, чтобы понимать, как может ранить это «не стоило…». Она старалась быть снисходительной: у сестры непростое время. И все же Стефани могла бы сообразить, что Фредерика и сама на пределе.
Ее разбирала неопределенная злость, вызванная порнофильмом – мутным и со многими пропущенными сценами, – который теперь непрерывно играл у нее в голове и еще кое-где. Дэниел, несмотря на толщину, сделался ей зверски интересен: почти помимовольно ее воображение задирало ему пасторскую рубашку и приспускало штаны. Фредерика пыталась вообразить тяжесть его гороподобного живота, краем сознания ловила промельки: полнокровную скачку мягкого белого и шероховатого, шерстистого, темного. Она раздевалась, голую себя подставляла воздуху, но он не проницал, а лишь окутывал тошным жаром. Она огрызалась на всех, гарцевала и хвастала, но ответ встречала лишь в зеркале. Наконец Уинифред сказала, что неплохо бы ей прогуляться. Фредерике словно пружину спустили. Она тут же села в автобус до Калверли, чтобы оттуда ехать на норт-йоркширские пустоши и топать по ним до изнеможения.
Позади Калверлейского собора, где она побродила минут пятнадцать, был автобусный круг. Фредерика села в коричневый автобус, идущий на Готленд и Уитби, и устроилась у окна, смутно надеясь, что поездка на время избавит ее от себя самой. Вошел мужчина и сел рядом. Она, как полагалось, привстала, отодвинулась, подобрала юбку, давая знать, что уступает часть своего пространства. Ее сосед мгновенно разбух и занял уступленное. Автобус покатил прочь из Калверли. Фредерика быстро глянула на соседа. Он казался исключительно плотным в своем красновато-буром костюме из мохнатой шерсти. Квадратную руку, лежащую на колене рядом с ее ногой, украшал золотой перстень-печатка. Фредерика принялась смотреть в окно.
